Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге

Джером Клапка Джером

По-моему, выполни она свою угрозу, дело ее было бы проиграно; однако шеф был достаточно искушен в вопросах юриспруденции и поэтому придерживался принципа никогда не связываться с законом. Вот что он по этому поводу говорил:

«Если меня остановят на улице и потребуют снять часы, я откажусь. Если мне станут угрожать силой, я почти наверняка стану защищаться, хотя драться не умею. Если же грабитель пригрозит востребовать часы по суду, я без разговоров отдам их ему и буду считать, что еще дешево отделался».

Он утихомирил краснолицую мамашу, уплатив ей пять фунтов — весь наш месячный доход, и она ушла, забрав с собой своего покалеченного

отпрыска. После ее ухода шеф очень мягко сказал мне:

— Не подумайте только, что я вас в чем-то виню; это не вина — это судьба, рок. Занимайтесь вопросами нравственности и критикой — это у вас хорошо получается; но вести и впредь рубрику «Полезные советы» я вам не советую. Как я уже сказал, вы здесь ни при чем. В вашем материале все верно, придраться не к чему — просто вам не повезло.

Как я жалею, что не последовал его совету, от каких напастей я избавил бы и себя, и окружающих! Уж не знаю почему, но мои советы до добра не доводят. Если я возьмусь объяснить кому-нибудь, как лучше добраться из Лондона в Рим, то можете быть уверены: либо этот человек потеряет багаж в Швейцарии, либо потерпит кораблекрушение в Ла-Манше. Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат, то в Германии человека этого арестуют по подозрению в шпионаже. Мне, например, стоило немалых трудов объяснить одному человеку, как ему поступить, чтобы жениться на сестре покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда отходит стокгольмский пароход из Гулля, в каких отелях лучше остановиться. Сведения, которыми я снабдил его, были получены из самых достоверных источников — и тем не менее со мной он больше не разговаривает.

Вот почему мне приходится сдерживать свою страсть к полезным советам; вот почему в этой книге вы не найдете ничего — или почти ничего — хотя бы отдаленно напоминающего практические рекомендации.

Тут не будет ни описаний городов, ни памятников архитектуры, ни исторических реминисценций, ни нравоучений.

Я как-то спросил одного просвещенного иностранца, что он думает о Лондоне.

— Это очень большой город, — сказал он.

— А что вас в Лондоне больше всего поразило?

— Люди.

— Что бы вы сказали о Лондоне в сравнении с другими городами — Парижем, Римом, Берлином?

Он пожал плечами:

— Лондон побольше — что еще сказать?

Один муравейник как две капли воды похож на другой. Везде много дорожек — одни узкие, другие широкие, и по ним бестолково снуют насекомые, одни куда-то спешат, другие останавливаются перекинуться словом с приятелем. Одни волокут тяжести, другие греются на солнышке. В закромах хранятся припасы, в бесчисленных кельях насекомые спят, едят, любят, а рядом, в уголке, покоятся их белые косточки. Эта норка побольше, эта поменьше. Это гнездышко на камнях, это на песке. Этот домик построен лишь вчера, а этому чуть ли не сто лет — говорят, появился он еще до того, как ласточки налетели, — а там, кто его знает?

Не найдете вы в этой книге и народных песен, легенд.

Своя песня есть в каждой долине. Я вам сообщу ее сюжет, а вы можете передать его стихами и даже положить на собственную музыку:

Жила в долине девушка, А рядом парень жил, Она в него влюбилась — Ее ж он не любил.

Эту заунывную песню поют на многих языках, ибо нашего парня, в которого влюбилась девушка, изрядно

поносило по белу свету. Хорошо помнят его в сентиментальной Германии; не забыли, как он прискакал к ним, и жители голубых Эльзасских гор; побывал он, если мне не изменяет память, и на берегах Аллан-Уотер. Какой-то Вечный Жид, да и только; и сегодня, как рассказывают, находятся наивные девицы, которым слышится удаляющийся стук копыт его коня.

В нашей стране, где так много развалин и преданий, сохранилось немало легенд. Передаю вам суть, а вы уж сами состряпайте блюдо себе по вкусу. Возьмите одно или два человеческих сердца, да так, чтобы они подходили друг другу; да добавьте один пучок страстей человеческих — их не так уж и много, этих страстей, с полдюжины, не больше; приправьте все это смесью добра и зла; полейте соусом из смерти — и подавайте где и когда угодно. «Келья святого», «Заколдованная башня», «Могила в темнице», «Водопад влюбленного» — называйте блюдо, как хотите, вкус от этого не изменится.

И, наконец, в этой книге не будет описаний природы. И не из-за авторской лени, а из-за самообладания. Нет ничего легче, чем описывать природу; нет ничего труднее и бессмысленнее, чем читать эти описания. В те времена, когда Гиббону при описании Геллеспонта приходилось полагаться на рассказы путешественников, а Рейн был знаком английским студентам главным образом по «Запискам» Цезаря, каждый путешественник, куда бы ни забрасывала его судьба, считал своим долгом описать то, что видел. Доктору Джонсону, не видевшему почти ничего, кроме Флит-стрит, доставит огромное удовольствие ознакомиться с описанием йоркширских болот. Кокни, для которого самая высокая гора — это Кабаний Хребет в графстве Суррей, с замиранием сердца прочтет репортаж о восхождении на Сноудон. Но нам, знающим, что такое пароход и фотокамера, всего этого не нужно. Человек, который каждый год играет в теннис у подножья Маттерхорна, а в бильярд — на вершине горного массива Риги, вряд ли поблагодарит вас за подробное описание Грампийских гор. Самый обыкновенный человек знаком с Ниагарским водопадом по картинкам, фотографиям, иллюстрациям в журналах, а потому словесное описание знаменитого водопада наверняка покажется ему скучным.

Один американец, мой приятель, образованный человек, знаток и любитель поэзии, как-то признался, что из фотоальбома за 18 пенсов с видами Озерного края он почерпнул более точное и яркое представление об этом районе, чем из полного собрания сочинений Колриджа, Саути и Вордсворта, вместе взятых. Однажды по поводу литературных описаний природы он сказал, что проку от них не больше, чем от красочных описаний блюд, которые подавались к обеду. Но это уже связано с конкретным назначением каждого из видов искусства. По мнению моего приятеля-американца, словесные описания природы являются жалкой попыткой подменить зрение иными чувствами.

В этой связи мне всегда вспоминается жаркий школьный день. Шел урок литературы. Начался он с того, что нам прочли длинное, но весьма выразительное стихотворение. Автора я, к стыду своему, забыл, да и название стихотворения тоже. Когда чтение закончилось, мы закрыли учебники, и учитель, добрый седовласый джентльмен, попросил нас пересказать стихотворение своими словами.

— Ну-с, — сказал учитель, — о чем же здесь идет речь?

— В нем, сэр, — сказал один ученик, набычившись, с явной неохотой, как будто речь шла о предмете, на который он, будь его воля, не обратил бы никакого внимания, — говорится о деве.