Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"
Шрифт:
— По части невидимых мотивов я как человек практики не большой знаток. По этому делу следует обратиться к специалисту.
— Ваше мнение? — обратился председатель к заведующему труппой М. — Что вы скажете об отпуске артиста Фантасова? — передал он слово мрачно сидевшему заведующему труппой.
— Валерий Николаевич слишком большая фигура в нашем театре, — начал он, — чтобы его болезнь могла пройти без серьезных последствий для дела, — польстил он мне. И эта лесть, покаюсь вам, не была мне неприятна. Но это не помешало мне воспользоваться случаем, чтобы свести некоторые старые актерские счеты.
—
— Дублеров назначаю не я, а режиссер, — ощетинился М.
— Я призываю вас... — тихо замямлил председатель, не отрываясь от бумаги, которую он читал. — Итак, что вы предлагаете? — повторил он свой вопрос.
— Нам ничего не остается, как заменить Валерия Николаевича в спешном порядке во всех ролях. Эта работа очень большая, так как он несет сейчас на своих плечах весь репертуар; На ближайшей же неделе, пока будут происходить репетиции, надо будет возобновлять также в спешном порядке все пьесы с Играловым.
— Они не сделают сборов, так как слишком заиграны, — замети/ кто-то.
— Это делается не для сборов, — пояснил заведующий труппой, — а для того, чтобы не закрывать театра. Будь налицо Волин, можно было бы возобновить его пьесы. Но он еще не вернулся из отпуска, и наше положение безвыходно35.
— Как видите, моя судьба зависит не от специалиста, а от вас, человека практики, — обратился я к председателю, теряя терпение.
— Понимаю-с, — замямлил председатель, — пусть практика и, отвечает за меня. Каково положение счетов?— обратился он к главному бухгалтеру.
— На 28-е расходов 501 270, приход 308 274, итого минус 192996.
— Долг на мне? — спрашивал председатель.
— Вся сумма аванса забрана, и даже с излишком.
— Забрана... — повторил председатель, — вот как-с, пони-маю-с... Другие ресурсы театра?
— Какие же ресурсы? Председатель — вот наш единственный ресурс.
— Обо мне пока нужно забыть.
— Тезка! Тезка! Финально скажу, — взволновался Валерий Осипович...
— Я призываю...
— Извиняюсь!
— Роль Генриха я предлагаю передать Игралову, — соображал М. — Ему же отдать и роль Ростанева36.
— Что?.. Ростанев — Игралов?!.. Откуда же он возьмет нерв для роли? Темперамент, ритм, добродушие, детскость, весь образ?! Лучше совсем снять пьесу с репертуара, чем ее калечить.
— Конечно, лучше бы совсем снять с репертуара, — искренне соглашался М., — да нельзя...
Как?! Игралов, этот красивый, самовлюбленный холодный резонер, техник, представляльщик! И вдруг — наивный ребенок, правдолюбец Ростанев!! В тех местах, где он, не помня себя, бешено мчится к правде, Игралов будет кокетничать, позировать, показывать не самую роль, а с_е_б_я в роли. Но больше всего обидно мне то, что я должен хладнокровно смотреть, как распоряжаются моими собственными созданиями, в которых течет моя кровь, бьется мой пульс, живет мой дух. У матери отнимают ее собственного ребенка и тут же на глазах отдают сопернице, которая не умеет, не будет и не может любить ее дитя.
Это насилие приводило меня в бешенство.
— Вы
— Нет. Я не ревную, а я глубоко оскорблен отношением ко мне театра.
— Каким же отношением?— спокойно допрашивал он.
— Как “каким”! Берут мои роли и на глазах у меня делят их между собой.
— Да, они с удивительной готовностью торопятся исполнить ваше желание.
— Мое? — недоумевал я.
— А чье же? Разве не вы просили отпустить вас на весь сезон? А чтоб это сделать, надо предварительно заменить вас во всех ролях.
Я осекся.
— Как вы думаете, весело им портить ансамбль лучших пьес репертуара и брать на себя скучнейшую работу по спешной замене главного исполнителя? Шутка сказать, перерепетировать шесть старых набивших оскомину пьес.
— Как глупо! — негодовал я сам на себя. — Я единственный виновник всего происшедшего и своих собственных теперешних волнений, и я же обвиняю других, ни в чем не повинных.
— Беда, когда заведутся дублеры! — продолжал гипнотизировать меня Д. — А если триблеры, то еще хуже! Я слышал одним ухом, что режиссеры находят необходимым на роль Генриха вводить сразу двух исполнителей.
— Двух?! —переспросил я с тоской.
— Да, — подтверждал Д., — иначе Игралову придется выступать ежедневно.
— Ежедневно! — переспросил я с чувством большой обиды за театр.
— Да, ежедневно, — спокойно добивал меня Д. — Когда вы вернетесь назад в театр, вам придется играть уже ваши роли не каждый раз, не каждую неделю, а через каждые два раза, то есть по разу в три недели. Это неприятно, так как после длинного перерыва роль играется не свободно, с увлечением, а с оглядкой, точно с тормозами, которые мешают отдаваться целиком творчеству.
— Да, вы правы, — согласился я.
В это время старик режиссер Бывалов очень громко, вероятно, чтоб я слышал, закричал:
— Из сюртука Фантасова можно сделать не один, а два костюма, сразу для обоих дублеров, и останется еще на жилетку для триблера.
При этом он утрированно театрально смеялся, топтался на месте и корчился как бы от распирающего его толстый живот смеха.
Признаюсь, я не предвидел, что мои костюмы будут перешиваться. А как же мои муки, которые я пережил, когда часами простаивал перед зеркалом, ища линии и складки, передававшие задуманный внешний образ роли? То подтянешь в плечах, то в спине, то подберешь фалду, то спустишь один бок панталон, то приподымешь другой. Вот мелькнула и снова исчезла линия, которая так долго чудилась... И снова ищешь ее... закалываешь... Но глупый портной, который всегда и все лучше знает, приноровил мои требования к своему трафарету, и стало еще хуже, чем было... И снова стоишь перед зеркалом или сам берешься за иглу. А если находишь то, что искал!!! Боже, какая это радость! Как бережешь найденное! И вдруг теперь в благодарность за все мои страдания на моих глазах спокойно раздирают мои ризы и мечут между собой жребий, кому они достанутся! Ведь костюм артиста — это та же картина художника. Мы тоже ищем линии и краски! И вдруг берут картину и режут ее! Почему? Да потому, что картина слишком велика для рамки! Какое варварство, кощунство! Да нет, этого быть не может, Вывалов дразнит меня!!!