Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 6
Шрифт:
Созерцая невесту и посматривая на кусок мыла, он бормотал:
– Во вторник... Нет, не во вторник... Разве во вторник?.. А может, и во вторник... Да, во вторник.
К чему относился этот монолог, так и осталось невыясненным.
Если он имел отношение к последнему обеду Гавроша, то с тех пор прошло уже три дня, так как сегодня была пятница.
Цирюльник, бривший постоянного клиента в своей хорошо натопленной цирюльне, время от времени искоса поглядывал на этого врага, на этого наглого озябшего
Покамест Гаврош изучал невесту, витрину и виндзорское мыло, двое ребят, один меньше другого и оба меньше его, довольно чисто одетые, один лет семи, другой лет пяти, робко повернули дверную ручку и, войдя в цирюльню, попросили чего-то, может быть, милостыни, жалобным шепотом, больше похожим на стону чем на мольбу. Они говорили оба одновременно, в разобрать их слова было невозможно, потому что голос младшего прерывали рыдания, а старший стучал зубами от холода. Рассвирепевший цирюльник, не выпуская бритвы, обернулся к ним и, подталкивая старшего правой рукой, а младшего коленом, выпроводил их да улицу и запер дверь.
– Только холоду зря напустили!
– проворчал он.
Дети, плача, пошли дальше. Тем временем надвинулась туча, заморосил дождь. Гаврош догнал их и спросил:
– Что с вами стряслось, птенцы?
– Мы не знаем, где нам спать, - ответил старший.
– Только-то?
– удивился Гаврош.
– Подумаешь, большое дело! Стоит из-за этого реветь. Глупыши!
Сохраняя вид слегка насмешливого превосходства, он принял снисходительно мягкий тон растроганного начальника:
– Пошли за мной, малявки.
– Хорошо, сударь, - сказал старший.
Двое детей послушно последовали за ним, как последовали бы за архиепископом. Они даже перестали плакать.
Гаврош пошел по улице Сент-Антуан, по направлению к Бастилии.
На ходу он обернулся и бросил негодующий взгляд на цирюльню.
– Экий бесчувственный! Настоящая вобла!
– бросил он - Верно, англичанишка какой-нибудь.
Гулящая девица, увидев трех мальчишек, идущих гуськом, с Гаврошем во главе, разразилась громким смехом, из чего явствовало, что она относится к этой компании неуважительно.
– Здравствуйте, мамзель Для-всех!
– приветствовал ее Гаврош.
Минуту спустя, вспомнив опять парикмахера, он прибавил:
– Я ошибся насчет той скотины: это не вобла, а кобра. Эй, брадобрей, я найду слесарей, мы приладим тебе погремушку на хвост!
Парикмахер пробудил в нем воинственность. Перепрыгивая через ручей, он обратился к бородатой привратнице, стоявшей с метлой в руках и достойной встретить Фауста на Брокене:
– Сударыня! Вы всегда выезжаете на собственной лошади?
И тут же забрызгал грязью лакированные сапоги какого-то прохожего.
– Шалопай!
–
Гаврош высунул нос из своей шали.
– На кого изволите жаловаться?
– На тебя, - ответил прохожий.
– Контора закрыта, - выпалил Гаврош.
– Я больше не принимаю жалоб.
Идя дальше, он заметил под воротами закоченевшую нищенку лет тринадцати-четырнадцати в такой короткой одежонке, что видны были ее колени. Она выросла из своих нарядов. Рост может сыграть злую шутку. Юбка становится короткой к тому времени, когда нагота становится неприличной.
– Бедняжка!
– сказал Гаврош.
– У ихней братии и штанов-то нету. Замерзла небось. На, держи!
Размотав на шее теплую шерстяную ткань, он накинул ее на худые, посиневшие плечики нищенки, и шарф снова превратился в шаль.
Девочка изумленно посмотрела на него и приняла шаль молча. На известной ступени нужды бедняк, отупев, не жалуется больше на зло и не благодарит за добро.
– Бр-р-р!
– застучал зубами Гаврош, дрожа сильнее, чем святой Мартин, который сохранил по крайней мере половину своего плаща.
При этом «бр-р-р» дождь, словно еще сильней обозлившись, полил как из ведра. Так злые небеса наказуют за добрые деяния.
– Ах так?
– воскликнул Гаврош.
– Это еще что такое? Опять полил? Господи боже! Если так будет продолжаться, я отказываюсь платить за воду!
И он опять зашагал.
– Ну ничего, - прибавил он, взглянув на нищенку, съежившуюся под шалью, - у нее надежная шкурка.
– И, взглянув на тучу, крикнул!
– Вот тебя и провели!
Дети старались поспевать за ним.
Когда они проходили мимо одной из витрин, забранных частой решеткой, - это была булочная, ибо хлеб, подобно золоту, держат за железной решеткой, - Гаврош обернулся:
– Да, вот что, малыши, вы обедали?
– Мы с утра ничего не ели, сударь, - ответил старший.
– Значит, у вас нет ни отца, ни матери?
– с величественным видом спросил Гаврош.
– Извините, сударь, у нас есть и папа и мама, только мы не знаем, где они.
– Иной раз это лучше, чем знать, - заметил Гаврош - он был мыслителем.
– Вот уже два часа как мы идем, - продолжал старший, - мы искали чего-нибудь около тумб, но ничего не нашли.
– Знаю, - сказал Гаврош.
– Собаки подобрали, они все пожирают.
И, помолчав, прибавил:
– Так, значит, мы потеряли родителей. И мы не знаем, что нам делать. Это никуда не годится, ребята. Заблудиться, когда ты уже в летах! Нужно, однако, пожевать чего-нибудь.
Больше вопросов он им не задавал. Остаться без жилья - что может быть проще?
Старший мальчуган, к которому почти вернулась свойственная детству беззаботность, воскликнул: