Собрание сочинений в 10 томах. Том 2: Третий глаз Шивы
Шрифт:
— Да так… пустяки разные, служебные материалы.
— Выложите, пожалуйста, все на стол.
Он стал выгребать из портфеля нехитрые свои пожитки: две бутылки «Столичной», носовые платки, полиэтиленовый пакет со значками, полдюжины расписных матрешек, завернутую в кальку буханку черного хлеба, папки с бумагами, носки и электробритву.
Ему казалось, что это длится бесконечно долго и движения его чудовищно замедленны, как у космонавта на лунной поверхности. В действительности же он опорожнил портфель за какие-то секунды, стремительно, судорожно.
Золотоволосая
— Готово? — Она точно очнулась от зачарованного сна. — Так, так… Что внутри? — и показала глазами на черный пластмассовый футляр.
— Я же вам говорю! — зачем-то осерчал Марк Модестович. — Образцы это! В письме все сказано!
— Синтетические кристаллы? — Она мельком глянула на бумагу. — Покажите их мне, будьте любезны.
— Пожалуйста! — Марк Модестович непослушными пальцами попытался нащупать запорное колесико. — Сколько угодно. Надо так надо, — лепетал он, тужась раскрыть футляр.
— Дайте-ка я сама, — пришла она ему на помощь.
— Как угодно. — Он отступил в сторону и с независимым видом скрестил на груди руки.
— Ого сколько! — заинтересовалась она, снимая крышку. — И какие красивенькие! Просто прелесть!
Он ничего не ответил. Стоял себе молча и смотрел, как перебирает она тоненькими пальчиками разноцветные яркие камни, колдовскими звездами вспыхивающие под резким люминесцентным светом.
Недоразумение? Досадная случайность?
Он еще уговаривал себя, что все может обойтись, но уже знал: нет, не обойдется. Странное спокойствие вдруг снизошло на него. Гулкое, трепещущее сердце оборвалось и замерло, волнение осело и даже нога перестала выбивать прерывистую тревожную дробь. Только во рту стало горько, как от желчи, и пересохли разом похолодевшие губы.
— Тоже образец? — Мизинчиком она отделила от сверкающей груды красноватый камешек.
По сравнению с массивными цилиндрами рубиновых стержней с кроваво сверкающими крупными гранями шпинелей и альмандинов он казался невзрачным карликом. Но тень, которую он бросал на полированную доску стола, была подобна живому языку пламени, густой струе терпкого вина, пахнущего солнцем и солями земли.
— Не нравится? — Марк Модестович даже сумел улыбнуться.
— Совсем напротив. Очень даже нравится.
— У вас неплохой вкус.
— Да. Я предпочитаю натуральные камни.
— Синтетические кристаллы ничем от них не отличаются.
— И этот?
— И он.
— Вы даже алмазы делаете?
— Наука не стоит на месте. Худо-бедно, а идем вперед.
— Так, значит? А мне почему-то показалось, что пятитесь назад.
— Интересно бы узнать. — Он все улыбался слепой, окаменевшей улыбкой. — Люблю парадоксы.
— Очевидно, староиндийская огранка как раз и есть такой парадокс?
— Вы знаток. Отдаю вам должное. — Он картинно расшаркался. — Мы, ученые,
— В самом деле?
— Ну конечно!
Она вынула из кармашка монокль и, повернув камень к свету, стала его рассматривать.
— Он огранен по самым твердым плоскостям.
— Что?! — Этого Сударевский меньше всего ожидал. Его обдало яростным жаром, так что даже уши и те загорелись. Но тут же бросило в холод. Надежды не было и быть не могло.
— Невероятно, но факт! — Она медленно поворачивала в руке камень. — Его выточили вопреки всем законам симметрии. Он просто не имеет права существовать!
— Вы уверены?
— Я ведь действительно знаток, — сказала она без улыбки и спрятала монокль.
— Тогда вы должны понять, — хватаясь за последнюю соломинку, он приблизился к ней почти вплотную, — должны понять, что мне есть чем похвастаться в Амстердаме.
— Нет. — Она тихо покачала головой. — Отшлифовать алмаз по наиболее твердым граням немыслимо.
— Тем и сильна наука, что делает невозможное.
— Боюсь, наша интересная беседа несколько затянулась. — Она бросила взгляд на пассажиров, которые с любопытством прислушивались к разговору.
— Мне тоже так кажется. — Он принялся укладывать вещи. — Я вам больше не нужен?
— Н-нет. — Она медленно покачала головой. — Я вынуждена просить вас немного задержаться. Пожалуйста… — И предупредительно подняла стойку.
— Куда? — только и спросил он.
— Нам необходимо оформить протокол.
— Зачем? Какой еще протокол? — Неожиданно он ощутил страшную неловкость и заговорил шепотом.
— Оформить эту… находку, — не сразу подыскала она нужное слово.
— Какую находку?! — Он еще пытался разыгрывать недоумение, возмущение, наконец, хотя и ощущал всем телом, что все кончено. — Это же экспонат!
— Пусть будет экспонат, — согласилась она, пропуская его вперед. — Туда, пожалуйста, — кивнула на неприметную дверь в перегородке, отделяющей служебные помещения от зала. — Кстати, какова его плотность?
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Сударевский вздрогнул.
— Плотность? — переспросил он, останавливаясь. — Обычная, надо полагать. Три, пятьдесят два.
— Едва ли. — Она тоже остановилась. — Окрашенные алмазы плотнее бесцветных: зеленые — три, пятьсот двадцать три; розовые — три, пятьсот тридцать; оранжевые — три, пятьсот пятьдесят… Этот же наверняка еще тяжелее. — И с грустным укором заключила: — Вам бы следовало знать.
Когда примерно через час Люсин, раздвинув портьеры, вышел из регистрационного зала, то первая, кого он увидел, была Мария, веселая, беззаботная. Она сидела за стойкой вполоборота к нему и, оживленно болтая с молоденькой стюардессой, пила кофе. Ощутив на себе его взгляд, она медленно обернулась и тихо опустила чашку, так и не донеся ее до губ. Ему бросилось в глаза, как вспыхнули вдруг эти карминные губы, когда отхлынула от лица кровь.