Собрание сочинений в 10 томах. Том 4
Шрифт:
Сначала им поверили и бросились обыскивать всю тюрьму от колокольной башни до самого глубокого подземелья, искали даже в воде рва, но когда правда открылась, часовым пришлось плохо, а еще хуже досталось стражникам, из рук которых Мартин ускользнул, как угорь из рук рыбной торговки. Рамиро не помнил себя от негодования и начал думать, что, в конце концов, напрасно вернулся в Лейден.
Однако у него в руках оставалась еще одна карта. В тюрьме сидел еще один узник. По сравнению с берлогой, куда были заключены Мартин и Фой, это помещение казалось даже хорошим. Комната на нижнем этаже предназначалась для знатных политических заключенных
Утром того же самого дня Дирка также допрашивал краснолицый суетливый экс-портной. И он также был приговорен к смерти по решению смотрителя. После этого Дирка отвели обратно в занимаемую им комнату и заперли.
Через несколько часов в комнату вошел человек в сопровождении солдат и принес Дирку пищу и питье. Это был один из поваров, по счастью, словоохотливый малый.
— Друг, что случилось в тюрьме? — спросил его Дирк. — Отчего люди бегают по двору и кричат в коридоре? Не приехал ли принц Оранский в тюрьму, чтобы освободить нас? — Он грустно улыбнулся.
— Есть и такие, что освобождаются, не дожидаясь принца Оранского. Колдуны они… Колдуны, и ничего больше.
Интерес Дирка был возбужден. Опустив руку в карман, он вынул золотой, который подал повару.
— Друг, — сказал он, — ты готовишь мне пищу и ходишь за мной. Я захватил с собой несколько таких кружочков, и, если ты будешь добр ко мне, они перейдут из моего кармана в твой. Понимаешь?
Повар кивнул головой, взял золотой и поблагодарил.
— Расскажи мне, пока станешь убирать комнату, об этом побеге. Заключенного интересуют и пустяки.
— Вот как было дело, менеер. Насколько я слышал, вчера в одной конторе захватили двух молодцов, должно быть, еретиков, с которыми пришлось много повозиться при аресте. Я не знаю, как их зовут, я здесь чужой, но видел, как их привезли. Один был молодой и, кажется, ранен в ногу и шею, а другой — рыжий бородатый великан. Их допрашивали сегодня утром, а потом отправили с десятью стражниками к «мастеру», понимаете?
Дирк кивнул. Этого «мастера» хорошо знали в Лейдене.
— И что же дальше? — спросил он.
— Дальше-то? Мать Пресвятая Богородица! Они убежали. Великан, весь голый, унес на плечах молодого. Да, они убили «мастера» железной полосой и выскочили из тюрьмы, как спелый горох из шелухи.
— Это невозможно, — сказал Дирк.
— Может быть, вам это лучше известно, чем мне, может быть, тоже невозможно, что они заперли испанских петухов снаружи, закололи привратника и проскользнули мимо часовых на мосту? Может быть, все это невероятно, однако все это случилось, и если не верите мне, то спросите сами у часовых, почему они бросились бежать, когда увидели, что этот огромный голый человек идет на них, рыжий, как солнце, и размахивает своим огромным мечом. Ну, теперь пойдет разборка, и всем нам достанется от смотрителя. Уже многие поплатились своими спинами.
— А разве их не поймали за стенами тюрьмы?
— Поймали? Поймаешь их, когда сотни людей собрались вокруг них на улице. Теперь их и след, должно быть, простыл, и в Лейдене поминай как звали. Однако
Когда дверная задвижка задвинулась за поваром, Дирк всплеснул руками и чуть не захохотал громко от радости. Мартин и Фой свободны, и если они снова не попадутся, тайна сокровища останется тайной. Оно никогда не достанется Монтальво, в этом Дирк был уверен. А что касается его собственной судьбы, она мало тревожила его, особенно после того, как инквизитор сказал, что такого влиятельного человека, как он, не станут «допрашивать». Это расположение было, впрочем, вызвано не милосердием, а осторожностью, так как инквизитору было известно, что Лейден, подобно другим голландским городам, находится накануне восстания, и он опасался, что народ мог выйти из повиновения, если бы одного из самых богатых и уважаемых бюргеров стали мучить за его веру.
Увидев, как народ разорвал в клочья раненых испанских солдат и их носильщиков и как тяжелая дверь тюрьмы затворилась за Мартином и Фоем, Адриан отправился домой, чтобы сообщить печальную весть. Народ еще долго не расходился, и если бы не то, что подъемный мост над рвом не был поднят и никакой возможности перебраться через него не существовало, весьма вероятно, было бы произведено нападение на тюрьму. Однако теперь, когда к тому же пошел дождь, толпа начала расходиться, рассуждая, захочет ли герцог Альба в эти дни ежедневных побоищ мстить за несколько убитых солдат.
Когда Адриан вошел в верхнюю комнату, чтобы сообщить принесенные им вести, он нашел в комнате одну только мать. Она сидела неподвижно на стуле, сложив руки на коленях и устремив в окошко неподвижный взгляд.
— Я не мог найти отца, — сказал Адриан, — но Фой и Мартин взяты после отчаянного сопротивления, причем Фой ранен. Они в тюрьме…
— Я знаю все, — прервала его Лизбета холодным, глухим голосом. — Муж тоже взят. Кто-то предал их. Да воздаст ему Господь! Оставь меня одну, Адриан.
Адриан повернулся и поплелся к себе в комнату. Упреки совести и стыда так тяжело лежали у него на сердце, что ему казалось, он не выдержит. При всей своей слабости и злобе, он никогда не намеривался сделать то, что произошло. Теперь по его вине брат Фой и человек, бывший его благодетелем и более всего на свете любимый его матерью, обречены на смерть, ужаснее которой нельзя себе представить. Предатель провел эту ночь дома среди окружавшего его благополучия и предметов роскоши хуже, чем его жертвы в тюрьме. Три раза Адриан был готов покончить с собой, один раз даже укрепил рукоятку меча в полу и наставил его острие себе на грудь, но при первом уколе отшатнулся.
Лучше было бы для него, может быть, если бы он преодолел свою трусость. По крайней мере, он избавился бы от многих страданий и унижений, ожидавших его впереди.
Как только Адриан вышел, Лизбета встала, оделась и отправилась к своему родственнику ван де Верфу, теперь почтенному гражданину средних лет, избранному бургомистром Лейдена.
— Вы слышали? — спросила она.
— К несчастью, слышал, — отвечал он. — Это ужасно. Правда, что богатство Хендрика Бранта на дне Харлемского озера?