Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Бог паутины: Роман в Интернете
Шрифт:
Пусть в ту минуту Федор Поликарпович находился далеко от указанного места, это не имеет никакого значения, ибо мысль не подвластна пространству и времени, а он подумал…
От метро «Профсоюзная» до улицы Цюрупы можно доехать на троллейбусе или автобусе. В первый раз дорога показалась Бобышкину довольно долгой и утомительной, но теперь он ехал в Институт морфологии человека, как к себе домой, погруженный в заботы и размышления. Будучи человеком обстоятельным и не лишенным любознательности, следователь не только определил маршрут, но и уточнил, по Энциклопедическому словарю, принадлежность Цюрупы к ленинской гвардии. Слава Богу, память не подвела. Есть еще, значит, порох в пороховнице. Александр Дмитриевич Цюрупа действительно
На сем краткий экскурс в историю и закончился. Биография товарища Цюрупы нисколько не занимала Бобышкина. Вполне хватало обрывков знаний, оставшихся от поверхностного изучения «Краткого курса». Дальше в своем политическом образовании он не продвинулся, невзирая на то, что не сдал партбилет и тайком платил членские взносы, исправно голосуя за коммунистов. Нельзя сказать, что ему так уж нравилась КПРФ и в особенности ее лидеры. Многие из них вызывали совершенно противоположное чувство, граничащее с брезгливостью, но оставалась идея. Считая себя человеком порядочным, Федор Поликарпович хранил верность… Он бы и сам затруднился объяснить, конкретно чему. Как сказал кумир его юности Евтушенко: «Проклинаю и плачу». Проклятия — это, конечно, перебор, но клочья красных знамен вызывали двойственное отношение. Бобышкин оставался в душе шестидесятником. С восторгом встретив разоблачения культа личности, так и заматерел в узких рамках хрущевской «оттепели».
Насколько прочны такие убеждения, способен выявить психоанализ по Юнгу. Зондировать сознание было бы зряшной затеей. Следователь по особо важным делам слишком хорошо информирован, чтобы не знать, не видеть, не понимать. Стойкий очаг возбуждения сформировался под большими полушариями, в «древнем», как его называют, мозгу, где дремлют рептилии неолитической памяти. Вот почему вопреки, казалось бы, трезвому рассудку Бобышкин воспринимал ленинизм и сталинизм как некую дуальную оппозицию. Но кто посмеет кинуть в него камень? Добро и зло, день и ночь, друг и враг — первобытные полярности — живут в каждом из нас, невзирая на образовательный уровень и степень политизации.
Мертвый хватает живого. Прошлое никуда не уходит, покуда память о нем окончательно не истлеет, и тогда оно начинает жестоко мстить, обернувшись кошмаром грядущего.
Бобышкин никогда не был фанатиком, скорее — осторожным фрондером: анекдоты травил, невзирая на стукачей, зачеты по марксизму-ленинизму сдавал по чужим конспектам и вообще мало интересовался историей партии. Словом, нормальный мужик, но уж если черт дернул залезть в словарь, то мог бы и глубже копнуть. Только иди знай, что покойный Цюрупа вдруг выплывет на поверхность моря житейского и наделает столько шума…
Волей-неволей приходится браться за чужую работу. Неблагодарная это штука — разрывать могилы, да еще замурованные в кремлевской стене.
Звать живых — понапрасну рвать голос, но сохранились подшивки пожелтевших газет. Вся центральная печать вышла в тот, 8 мая 1928 года, день с медицинским бюллетенем о тяжелой болезни «достойного соратника Ильича».
Номенклатура насторожилась: с чего бы такая честь? Вот уж скоро два года, как работник не у дел, вылетел из обоймы, а тут вдруг этакая помпа. Прошлых заслуг никто, конечно, не отметает, но на то они и прошлые, чтобы разом забыть. Припомнили, что Цюрупа наступил на мозоль генсеку, заменив его на посту наркома рабоче-крестьянской инспекции. Сталин никому ничего не прощает, и, когда приспел черед, Цюрупу спровадили на заслуженный отдых. Ничего не поделаешь — прогрессирующий склероз. Тем более непонятно, откуда вдруг ветер задул.
Разгадки пришлось ожидать недолго. Уже на другое утро в тех же газетах было обнародовано правительственное сообщение о смерти «достойного соратника», последовавшей
Всего себя отдал борьбе за великое дело, а мог бы жить: пятьдесят восемь — не возраст. Редеет старая гвардия! Еще свежа была память о смерти Фрунзе, которого решением Политбюро принудили лечь на операционный стол, а с момента скоропостижной кончины знаменитого Бехтерева вообще не прошло и полгода. Загадочные случаи связывали с неблаговидной деятельностью кремлевских врачей: доктора Погосянца и профессора Бурмина. Они же оказались причастны и к лечению Цюрупы. За неделю до смерти Бурмин диагностировал у него грипп, осложненный воспалением легких. Под предлогом срочной командировки он передал своего больного Погосянцу и надолго исчез с горизонта. В медицинских кругах поведение Бурмина вызвало глухое осуждение. Что же до Погосянца, то про него и заикнуться не решались. Штатный врач ЦК ВКП(б) считался фигурой засекреченной. Он никогда не подписывал ни бюллетеней, ни некрологов и вообще не занимался терапией, а лишь направлял лечебный процесс. Куда именно направлял, думать не полагалось.
Убийство Фрунзе, которого Сталину потребовалось заменить Ворошиловым, и загадочная смерть Бехтерева, осмелившегося поставить генсеку диагноз: паранойя, хоть и нагнали страху на ленинскую гвардию, но не вызвали, по крайней мере, недоумения. Ничего не попишешь — политика! Однако никакой политической целесообразностью нельзя было объяснить клинический случай с Цюрупой. Кому мешал вышедший в тираж, окончательно износившийся полутруп?
Вот когда содрогнулись в Кремле и на Старой площади видавшие виды профессиональные революционеры. Неотвратимость и непредсказуемость показались страшнее самой смерти.
Сталин почтил «первоклассного ленинского маршала», как выразился склонный к краснобайству Луначарский, артиллерийским салютом и постоял у гроба в почетном карауле.
В речах на гражданской панихиде едва не каждый второй припомнил доброту и скромность покойника. Вся страна знала, что, довольствуясь строгим партийным пайком, наркомпрод довел себя до голодного обморока. Вот уж воистину хрестоматийный пример самоотрешения во имя великой цели! Самых твердокаменных слеза прошибала.
Между тем «плачущие большевики» были превосходно осведомлены об истинной подоплеке непревзойденной легенды, достойной героев Древней Греции.
В июле 1918 года на заседании Совнаркома Цюрупа действительно почувствовал себя настолько скверно, что потерял сознание. Спешно доставленный врач из ближайшей больницы — Кремлевка была еще только в задумке — решил, что причиной всему истощение. Голодная смерть успешно соперничала с тифом и высохшие трупы сгребали по утрам прямо с улиц. Бедный доктор, едва сводивший концы с концами, по наивности поверил большевистской пропаганде про партмаксимум и прочую чушь.
Участники заседания прямо в восторг пришли от такого диагноза и тут же дали ему надлежащий ход. Первым молниеносно отреагировал Владимир Ильич и, не сходя с места, внес предложение поднять наркомам зарплату, а Цюрупу отправить в деревню на усиленное питание, прикомандировав к нему проверенную повариху.
С легкой руки газетчиков, голодный комиссар продовольствия сделался излюбленным героем детских книг и первых советских фильмов. При всем желании ничего лучшего нельзя было выдумать. Миф о «залпе» «Авроры» выглядит жалкой дилетантщиной, потому что в нем есть хоть частица правды, а тут ни крупинки.
В архивах сохранились перечни продуктовых заказов Цюрупы, датированные 1920 годом, превзошедшим по тяготам «боевой восемнадцатый». В ордере на продовольствие к праздничному застолью по случаю октябрьской годовщины перечислено: хлеба — 4 кг, масла сливочного, мяса и яблок — тоже по 4 кг, сыра, сахара, кофе, мыла — по 2 кг, мясных консервов — 10 банок, сардин — 12 банок, муки — 1 пуд. Количество цибиков чая и вес осетровой икры не указаны.