Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
– Гм, – пробурчал он, глядя с уже более спокойным видом на произведенное им разрушение. – Глупо! – заметил он после паузы. – И кто мог знать все это время!
Он засунул руки в карманы, выпятил губы кружочком, словно намереваясь засвистеть, вышел в наружную препараторскую и там остановился – само воплощение белокурого спокойствия, если не считать чуть более яркого румянца, чем обычно.
– Джиллет! – позвал он. – Подите сюда и, пожалуйста, уберите все это. Я тут кое-что разбил.
В попытках Анны-Вероники оправдаться
Мысль о долге мучила ее днем и ночью. Не раз, просыпаясь по ночам, она с горечью повторяла:
– И зачем только я тогда сожгла деньги!
Трудность ее положения еще чрезвычайно осложнялась тем, что, с тех пор как она вернулась под родительский кров, она дважды видела Рэмеджа на Авеню. Он поклонился ей с изысканной светскостью, а в глазах его появилось загадочное, многозначительное выражение.
Она чувствовала, что обязана рано или поздно рассказать всю историю Мэннингу. В самом деле, или она распутает это дело с его помощью, или не распутает совсем. Когда Мэннинга рядом не было, все казалось простым. Она придумывала очень ясные и достойные объяснения. Но когда доходило до дела, все оказывалось гораздо более сложным.
Они спустились по широкой лестнице, и пока Анна-Вероника придумывала, как приступить к рассказу, он рассыпался в похвалах ее простому платью и поздравлял себя с их помолвкой.
– Мне кажется, – начал он, – что, когда вы теперь вот рядом со мной, на свете нет невозможного. Я сказал на днях в Сарбитоне: «В жизни есть много хорошего, но самое лучшее только одно – это растрепанная девушка, опускающая в воду весло. Я сделаю из нее свой Грааль, и когда-нибудь, если господу будет угодно, она станет моей женой».
Говоря это, он смотрел перед собой твердым взглядом, а в голосе его звучало глубокое и сильное чувство.
– Грааль! – повторила Анна-Вероника и поспешно продолжала: – Ну да, конечно! Хотя боюсь, что святости во мне меньше всего!
– Все в вас свято, Анна-Вероника. Ах, вы даже представить себе не можете, что вы для меня, как много вы значите! Вероятно, в женщинах вообще есть что-то мистическое и чудесное.
– Во всех человеческих существах есть нечто мистическое и чудесное. Зачем видеть это только в женщинах?
– Но мужчина видит, – сказал Мэннинг, – во всяком случае, настоящий мужчина. А для меня существует только одна сокровищница моих мечтаний. Клянусь, когда я думаю об этом, мне хочется
– Тот человек с тачкой, наверное, очень удивился бы.
– А меня удивляет, что я не делаю этого, – ответил Мэннинг с глубокой внутренней радостью.
– Мне кажется, – начала Анна-Вероника, – вы не видите…
Но он совершенно не желал ее слушать. Помахивая рукой, он заговорил необычно звучным голосом:
– Мне чудится, будто я исполин! И я верю, что теперь совершу великие дела. Боги! Какое блаженство изливать душу в сильных, блистательных стихах – в мощных строках! В мощных строках! И если я их создам, Анна-Вероника, это будете вы. Это будете только вы. Свои книги я буду посвящать вам. Я все их сложу у ваших ног.
Сияя, он смотрел на нее.
– Мне кажется, вы не видите, – снова начала Анна-Вероника, – что я скорее человеческое существо с большими дефектами.
– И не хочу видеть, – возразил Мэннинг. – Говорят, и на солнце есть пятна. Но не для меня. Оно греет меня, и светит мне, и наполняет мой мир цветами. Зачем же мне глядеть на него через закопченное стекло и стараться увидеть вещи, которые на меня не действуют? – И он, улыбаясь, пытался передать свой восторг спутнице.
– Я совершила тяжелые ошибки.
Он медленно покачал головой, его улыбка стала загадочной.
– Может быть, мне хотелось бы признаться в них.
– Даю вам заранее отпущение грехов.
– Мне не нужно отпущения. Я хочу, чтобы вы видели меня такой, какая я есть.
– А я хотел бы, чтобы вы сами видели себя, какая вы есть! Не верю я в ваши ошибки. Они просто придают радостную мягкость вашим очертаниям, в них больше красоты, чем совершенства. Это как трещинка в старом мраморе. Если вы будете говорить о ваших ошибках, я заговорю о вашем великолепии.
– И все-таки я хочу сказать вам о том, что было.
– Ну что ж, времени, слава богу, хватит. Впереди мириады дней, чтобы рассказывать друг другу всякие вещи. Когда я об этом подумаю…
– Но это вещи, о которых я хочу вам сказать сейчас!
– Я сочинил по этому поводу одну песенку. Еще не знаю, как назвать ее. Может быть, эпиталамой.
Пред нами солнечная ширь
Неведомых морей.
Пред нами десять тысяч дней
И столько же ночей.
И это все только до шестидесяти пяти лет!
Сверкая, как морская даль,
Нас время в путь зовет.
Еще не бороздил никто
Бескрайних этих вод.
Я с королевою моей
Отплыть в лазурь готов,
Чтоб с божьей помощью достичь
Счастливых островов.
– Да, – согласилась его будущая спутница, – это очень красиво.
И она вдруг смолкла, как бы переполненная всем недосказанным. Красиво! Десять тысяч дней, десять тысяч ночей!
– Ну, поведайте же мне свои ошибки, – предложил Мэннинг. – Если это для вас важно, значит, важно.