Собрание сочинений в 15 томах. Том первый
Шрифт:
Думала ли я когда, гадала ли, что мне, самопервой на селе рукодельнице, первой девушке, придётся продавать тот платок, чтобушки сыграть вечёрку не вечёрку, свадьбу не свадьбу, а так – собирались все наши сродники; думала ли, что придётся на ту выручку за свой платок-приданок брать билет себе и наречённому до какой-то там его Крюковки…
А вот так спеклось…
У меня была сестра постарше. Незамужняя. Сперва надо выдать её. Нельзя ломать порядок. Ведь кто же вяжет через сноп?
Очень не хотела меня мама отдавать. Не хотела рушить обычай. Тогда как жить с клеймом воров? И мама отступилась от правила.
В близких днях собрались все наши за столом.
Как ни худо было, не поломала мама жёлтинский свычай преподносить невесте платок. Подарила.
Тут тебе на порог Лёня с товарищем.
Михаил в досаде буркнул:
– Наявился большой сват… [117]
Лёня и шумни Михаилу:
– Не ты жених, а я жених! Вложи это в свою память. [118] Она должна быть не твоей, а моей. Тот пускай и будет жених, кто живой останется. Давай, баламутник, на таковских выйдем правилах!
117
Большой сват – главный распорядитель на свадьбе.
118
Вложить в память – запомнить.
– Давай. Чего тут балабонить языком!
Михаил сжал кулаки с махотку. Встал из-за стола.
А был Михаил-отлёт [119] пониже Лёни. Но шутоломно силён. Богатырей валил снопами! Куда с ним Лёне…
Мама вроде того и прикрикни на Лёню:
– Иля ты рухнул на кактус? Ты што, совсемуща умом повредился?
– Да нет, Евдокея Ильвовна. Покудова я от своего от ума говорю.
– Не затевай, Лёнюшка, чего не след. Ругачкой [120] беду не сломаешь. Даль всё сам узнаешь… И не вини никого… Не от своего сердца Нюра поворотила всё тако… Знаешь же… Бабий ум – куда ветерок, туда и умок… [121]
119
Отлёт – храбрый, удалой казак.
120
Ругачка – ссора, брань.
121
Бабий ум – растение перекати-поле.
Заскрипел Лёня зубами. Заплакал, будто ребятёнок.
Изорвал на себе белую рубашку в ленточки.
Кепка его осталась в пыли посередь двора…
Михаил потом накинул её на колышек в плетне. Думали, Лёня придёт возьмёт. Не пришёл…
(Стороной доплескалось до меня после, уехал Лёня куда-то, долго не женился. Под самую вот под войну мальчика ему жена уродила. Только возрастал сыновец сироткой. Сгибнул мой Лёля на фронте.)
9
Своя воля страшней неволи.
Ну а мы, молодёны, [122] что?
Села я в слезах на поезд да и покатили.
Едем день. Едем два.
Едем голодом. Он меня не смеет. Я его не смею.
Во рту ни маковой росинки.
А харчей – полнёхонька сумка!
Да больше того
Я всё кумекаю, куда ж это тебя, девка, черти прут?
Дотянулись до ихней станции.
На последние наняли на мои подводу до Крюковки.
122
Молодёны – молодые муж и жена.
На доранье, чуть свет, – а холод клящой, [123] зуб с зубом разминается, – стучит Михаил в низ окна.
Сбежалась к одному боку занавеска гармошкой. В окне скользнуло женское лицо, и через мгновение какое растут-нарастают в сенцах звуки тяжёлых, державных шагов.
– Маманя! – шепнул мне Михаил. – Узнаю по маршальской походочке!
Михаил не выпускает мою руку. Боится, вовсе зазябну я. Становится попереди меня.
Мать, свекруха-добруха, откинула засов. До предельности распахнула дверь.
123
Клящой – сильный.
В большой радости шлёт с крыльца допрос внапев:
– Ми-инька!.. А невеста-та-а игде?
– А какая?
– А тятяка сказывал, ты надвезёшь. Я и всполошись-та. А батюшки! А Господи! А какая ж она, привезённая-та? Да какая ж эт у нас невестка будет? Привезёнка! Чудо в перьях!.. Так игде-ка ж твоя чуда?
– Мамань! Ну Вы навовсех в упор не видите!
Голос у Михаила улыбается. Изливает тихую радость.
– Будет над родительницей шутки вертеть. Бросай свои заигры. А потомко… Чего ж студить человека? Ты куда её расподел?
– В карман на согрев посадил.
– Значитко, не привёз… Э-хе-хе-хе-хе… А я что ждала… Тако ждала… Все глазоньки проглядела-та…
– Чище смотрите! – Михаил в гордости сшагнул в сторону. – Вот, мамань, моя Нюронька!
Всхожу я на крыльцо, будто чужеземица. Не смею всего. Глаз не подыму.
Мать:
– А батюшки!.. А миленька!.. А роднушка!.. А ты ж вся дрожишь… А ты ж, чай, наскрозь вся прозамёрзла?!
Не знаю, что и сказать.
Обнялись, расцеловались… Заплакали…
Ведут в дом.
Куда я ни пошлю глаз – на лавку, на печку, на полати, – отовсюдушки грейко светят солнышками светлые ребячьи рожицы.
– А ты, роднушка, – ведёт на ум свекровь, – не гляди на них. У нас в дому двенадцать носов и всяк чихает.
Да-а… Стало, врал Михаил…
Плёл, один одним у отца-матери. Одиный! Вот, мол, трое нас. А вышло, не хватает до чёртовой дюжины одной дуры несолёной. Так вот же съявилась. Всеполный теперь комплектишко!
Дали мне валенки.
Велели наскорей забираться на лежницу. [124]
124
Лежница – лежанка на печи.
Обняла я трубу. Реву:
– Оха, мамынька ты моя родная! Оха да жёлтинска! Да куда ж меня завезли-та? Да куда ж да попалась-та я?..
– Нюронька! Ну чего ты, ей-бо, расслезилась? – шепчет в ухо Михаил. – Не надо бы, а?.. Ну чё ж тепере, пра, делать? Не ворочаться же… Всенадобно, Нюронька, со всей дорогой душой к нашему к обчеству приклоняться… Ну… Надь ладниться… Слышь, сродничи, соседи валом валят. Полна коробонька нажалась народушку. Привёз Блинов невесту со стороны! Глаза горят на молоду поглядеть-ка…