Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
И вот — ни черта не поделаешь: при вперед!
А сирена с маяка воет, как злое чудовище, требующее теплой человеческой крови. С Басаргинского же мыса, предупреждая мореходцев, еще бьет и бьет сигнальный колокол, завораживая ночь своим похоронным звоном.
И туман еще давит, мокрым-мокры от него и рубашка, и лицо. Липнет белье к телу.
Жарко Николаю Павловичу, устал он. Прыгнуть бы за бровку шоссе, лечь бы на сырую траву и уснуть. И — вались всё к черту! Приходи, смерть, взмахни над ним своей косой и скоси вместе с двумя-тремя стеблями молодой поднимающейся
Что он такое и сам, как не бурьян, и бурьян прошлогодний, годный лишь на растопку железных печей-буржуек?
И вдруг еще острей пугается Николай Павлович. Он вспоминает, что встреча ему назначена в кладбищенской часовне… Да, но разве часовня открыта? Она же, наверное, заперта. И как только он раньше не подумал об этом! Куда он идет — не в ловушку ли? Контрабандисты — да, он знает главного из них… Но так ли уж хорошо он знает этого Ваську Студента? Не надует ли он его?
Пишет Васька Студент: «Деньги, конечно, возьмите». Конечно! Отберут деньги, отнимут да и угробят… О Господи! Идти ли? Не повернуть ли назад? Но ведь и позади может быть засада.
И, чувствуя себя совершенно обреченным, обманутым и уже преданным, Николай Павлович всё же поднимается выше всё и выше на вершину мыса Басаргина. Потому что и повернуть назад у него тоже нет сил.
IV
Значительная высота. Туман окружил кладбище белым волнистым морем, ревущим сумасшедшей сиреной, похоронно звучащим в ударах сигнального колокола. Обсосанная тайфунами кладбищенская часовенка поднимает над деревьями свой крест. Над ним — крупные спокойные звезды.
Воронец садится у каменных кладбищенских ворот, достает из кармана папиросы и пытается закурить. Отсыревшие спички долго не дают огня, и это еще более увеличивает нервное состояние Николая Павловича.
Но наконец огонек вспыхивает, и Воронец жадно затягивается табачным дымом. Он несколько успокаивается. На него находит глубокое безразличие ко всему. Он знает, что не сможет уже спуститься с этой высоты, чтобы опять потонуть в тумане, подползшем к самым его ногам.
«Будь что будет!..»
Николай Павлович взглядывает на светящийся циферблат своих часов: начало двенадцатого часа.
Встать, идти к часовне? Ах, все-таки страшно!
И вдруг жидкий слабенький звон за спиной. Робкий удар в небольшой колокол.
Откуда? Что это значит? Звон может раздаться только с вышки часовенки. Так значит, в ней начинается служба, там люди? И такой как бы в пол-удара, но всё же зовущий и ласковый звон маленького колокола повторяется.
— Служба? Не может быть! Зовут?.. — Николай Павлович еще не верит себе, но уже томление, все эти часы сковывавшее его душу, как-то сразу исчезает. Страха нет.
Но кто же служит в заброшенной кладбищенской часовне? Ах, да вот же в чем дело! Ведь в последний год до прихода в город большевиков на кладбище строился женский монастырь. С приходом советчиков постройка, конечно, была прекращена, и большинство монахинь куда-то уехало, но три или четыре из них остались… Вот и всё объяснение
V
Часовенка сияет в ночь своими окнами; они золотятся ласкою. Справа и слева от дорожки — кресты памятников, и среди них — высокая колонна над братской могилой моряков с «Варяга».
Полная бездыханная тишина. Не шелохнется ни одна ветка на деревьях.
Шурша по гравию дорожки, Николай Павлович идет к часовне, поднимается на ее маленькую паперть и уже здесь слышит отзвуки негромких церковных песнопений: идет служба.
Николай Павлович входит в часовню. Она скудно освещена, но всё же перед иконостасом горит несколько свечей и лампад. Несколько женщин в монашеских одеяниях — на клиросе; женщина же недалеко от двери, но правей ее, в темном углу.
Воронец крестится и проходит в теневое место налево от двери. Он слушает богослужение — идет заутреня.
Текут минуты. Вот раскрываются Царские врата, и в них показывается священник. Он совершенно сед и очень, очень стар. И как неуверенно делает он эти нужные ему несколько шагов вперед. Что такое, почему?
И тотчас же Воронец догадывается:
«Этот старец — слепец!..»
Большое трепетное чувство охватывает его душу и до краев наполняет ее: слепой старик-священник, служащий заутреню в заброшенной кладбищенской часовне рядом с памятником героям-морякам с «Варяга»! Таинственность этой службы, эти черные одеяния монахинь и какая-то безмерная отдаленность всего происходящего от настоящего дня! Да во Владивостоке ли он, Воронец? Не перенесла ли его некая рука на две тысячи лет назад, к первым десятилетиям христианства?..
«Господи, да что же это такое происходит?..»
А слепой старец-священнослужитель уже возглашает с амвона:
— Христос воскресе!..
И пять женских голосов утверждают радостно:
— Воистину воскресе!..
Одна из монахинь помогает слепцу сойти с амвона. Неужели крестный ход?..
Да! Двери часовни открываются. Звезды заглядывают в ее глубину. Две монахини выносят маленькие хоругви. Ладони других бережно прикрывают слабые огоньки свечей…
И великая радость наполняет сердце Николая Павловича, радость, давно уже им не испытанная, — полноты жизни, уверенности в ее непрекращаемости. Он идет вместе со всеми. Идет со своим чемоданчиком в левой руке. И к нему приближается та самая женщина, что таилась в тени направо от двери.
— Здравствуйте, — говорит она. — Ну, вот и хорошо: вы здесь. Христос воскресе!
Воистину воскресе! — Они христосуются. — Но… кто вы?
— Не узнали? Вчера…
— Ах, записка!..
— Ну да! Сейчас пойдем на батарею — там нас ждет Вася. А потом к морю — шаланда придет на рассвете.
— Как прекрасно вышло, что мы встретились именно в час заутрени!
— Это случайно, — улыбается девушка спокойными глазами. — Но, конечно, это хорошо. Вася скрывается на Басаргинской батарее, в каземате. Его чуть было не поймали на этих днях в городе. Иначе нам нельзя было с вами встретиться.