Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Ковшов молча кивнул головой и, забыв проводить директора, долго еще сидел за столом.
Вечером он пригласил к ужину Степу:
— Садись-ка с нами. Для тебя новость есть.
Степа неловко примостился у края стола.
Илья Ефимович оглядел притихших домочадцев и сообщил, что у него состоялся серьезный разговор с директором школы.
— Крупно мы с ним поспорили. Но я на своем настоял. Ты, сирота, бывший колонист, имеешь все права на общежитие и стипендию. И братья Рукавишниковы меня поддержали. Так что теперь дело решенное. Учись, старайся, стипендия тебе будет.
— Я... Степке? — Удивленный Филька даже отложил ложку. — Вот уж не подумаю...
— А ты помолчи! — оборвал его отец. — Постарше тебя люди думали — им виднее. Надо ж по справедливости жить, с уважением.
Ничего не понимая, Филька пожал плечами, вновь взялся за ложку и потянулся к общей миске с мясными дымящимися щами.
Илья Ефимович кинул на Степу быстрый, настороженный взгляд:
— Хлебай щи, племяш, наедайся! Скоро ведь на казенный харч перейдешь.
Степа поискал глазами ложку — ее около него не было: как видно, позабыли положить.
— Спасибо, я уже сыт, — усмехнулся он и, поднявшись из-за стола, быстро вышел за дверь.
Степа переночевал в доме дяди еще одну ночь, а утром собрался в общежитие.
Обошел усадьбу, забрал из сарая свои вещички, заглянул в огород, посидел на «бабушкином месте» и потом направился к школе.
Его провожали друзья.
Каждый хотел чем-нибудь помочь мальчику. Шурка нес рюкзак, Митя Горелов — чемоданчик, Таня с Нюшкой поделили между собой Степины книжки.
И много ли надо было пройти до школьного общежития— только пересечь наискось улицу да повернуть за околицей направо, к старому парку, — но ребята шагали с таким видом, словно провожали Степу в невесть какой дальний путь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ЧЕРТОВА ДЮЖИНА»
Нет, в интернате было, пожалуй, не так уж плохо.
Вытянутое в длину, с подпорками в середине, с высоко поднятыми узкими окнами (все-таки бывшая конюшня), помещение общежития было выбелено внутри и заставлено двумя рядами топчанов. Окна обращены в южную сторону, и в солнечные дни в общежитии светло и даже уютно.
— Выбирай себе стойло, — вводя Степу в общежитие, сказал ему коротконогий, безбородый дядя Петя, комендант общежития, он же и школьный сторож. — Здесь раньше коняги жили, а теперь вы... стригунки.
На правах первого жильца Степа облюбовал лучшее место — подальше от двери с визгливой пружиной, рядом с приземистой свежепобеленной печкой.
Получив у дяди Пети полосатый тиковый матрасник и наволочку, он туго набил их сеном, водрузил на топчан, застелил серым ворсистым одеялом, а простыню, по старой колонистской привычке, выложил поверх одеяла в форме треугольника.
— Тумбочка
Степа раздобыл досок, гвоздей, молоток, на скорую руку сколотил шкафчик и, пристроив его около топчана, разместил в нем все свое немудрое хозяйство.
Вот он и дома!
Вскоре пришли Нюшка и Таня.
— А мы к тебе на новоселье, — заявила Нюшка.
— Милости прошу! — Степа подвел девочек к своему «стойлу» и с недоумением покосился на сестренку: никогда он не видел ее такой толстой.
Забравшись на постель, Нюшка попрыгала на округлом, необмятом матраце, потискала жесткую подушку и кивнула Тане. Та вытащила из-под куртки перьевую подушку и передала Степе:
— Возьми, мягче будет. Я из дому унесла.
— И это тебе! — Нюшка достала из кармана новенькую деревянную ложку, расписанную золотом и чернью. — В столовой-то не зевай, торцуй шибче.
Затем девочки занялись совсем уж ненужными делами. Принесли тяжелую гроздь пунцовой рябины и повесили ее над топчаном; в крынку с отбитым краем сунули пучок серебристого ковыля, шкафчик застлали газетой, вырезав по краям ее затейливые узоры.
— Да ну вас! — запротестовал Степа. — Вы еще открытку с голубками повесьте... Это же не девчачья комната... Все равно выброшу.
Но Нюшка с Таней обиженно заявили, что тогда больше не придут в общежитие, и Степа, чтобы не ссориться с ними, согласился наконец оставить над топчаном рябину, решив про себя, что ребята в первые же дни охотно ее сжуют.
За день до первого сентября начали съезжаться школьники из других деревень — Заречья, Ольховки, Торбеева, Малых Вязем. Они вваливались в общежитие с самодельными сундучками, с желтыми фанерными баулами, похожими на спелую тыкву, с увесистыми заплечными котомками.
Тихое в течение всего лета общежитие сразу наполнилось шумом, гомоном, смехом. Мальчишки спорили из-за топчанов, тумбочек, делились и обменивались пирогами, яблоками, морковью, репой — всем тем, что насовали им в баулы и котомки заботливые руки матерей и бабушек.
Но интереснее всего были разговоры. Степа переходил от одного топчана к другому и жадно прислушивался к рассказам мальчишек о том, как они провели лето. Но о чем бы мальчишки ни говорили — о рыбалке, о ночном, о купании, — разговор неизменно переходил на колхоз.
В Ольховке крестьяне не только сошлись в артель, но даже собрали деньги и к весне собираются купить трактор.
В Заречье мужики вот уже вторую неделю ругаются до хрипоты, даже дрались несколько раз, а договориться ни до чего не могут.
В Торбееве записались в артель сразу пятьдесят хозяйств. Колхоз назвали «Бурелом», председателем выбрали бывшего лавочника, а попа поставили его помощником. Потом в газете было написано, что торбеевский колхоз — кулацкий, лжеколхоз, и его быстро распустили.
«Правильно Матвей Петрович говорил, — думал Степа. — Пошло, все равно пошло. Лед тронулся, теперь не остановишь». И ему было немного неловко перед мальчишками, что у них в Кольцовке до сих пор нет колхоза.
Не утерпев, Степа как-то раз спросил об этом Матвея Петровича.