Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Мусатов Алексей Иванович

— Как тюрьма — не вырвешься! — уныло заключил Митя.

— Эй, заключенные! — послышался вдруг шепот. — На волю хотите? Это я — Нюшка. И Танька со мной...

Мальчишки бросились к воротам.

Нюшка сообщила: у них есть топор и заступ, в доме Ереминых темно — видимо, все легли спать, а собаке они кинули большую краюху хлеба.

— Тогда сбивайте замок поскорее! — приказал девчонкам Шурка.

Но его перебил Афоня Хомутов: лучше сделать под стену подкоп — так будет тише.

Кряхтя и посапывая, Нюшка с Таней принялись копать

землю. Это было не легко, то и дело попадались битый кирпич, гнилушки.

Мальчишки, прижавшись к воротам, сидели в сарае и терпеливо ждали.

Неожиданно у крыльца Ереминых хрипло затявкала и загремела цепью собака.

— Ой! — встревожилась Таня. — Мало мы ей хлеба дали...

— Просто бессовестная тварь. Вся в Еремина. Ты копай, а я ей еще брошу — есть у меня немного.

И Нюшка, оставив заступ, направилась к крыльцу. Но дойти она не успела — от дома к сараю, освещая переулок фонарем «летучая мышь», двигались две фигуры. Нюшка быстро вернулась обратно.

— Никита со своим красавчиком шастает, — шепнула она мальчишкам. — Вы потерпите... Мы опять вернемся.

Захватив топор и заступ, Нюшка с Таней юркнули за угол соседнего амбара.

Никита Еремин обошел сарай, потрогал, цел ли замок, и, заметив подкоп у стены, развел руками:

— Ах, христопродавцы! Да их тут целая шайка-лейка! Гляди да гляди!

— Надо Полкана с цепи спустить, — посоветовал Фома-Ерема.

— Надо, — согласился Никита. — Да я и сам покараулю.

Они ушли. Вскоре к сараю подбежала собака. Она обнюхала свежевырытую землю у стены и злобно зарычала на ворота — оттуда несло незнакомыми и подозрительными запахами.

Приунывшие мальчишки повалились на сено.

— Впрямь как тюрьма, — произнес Афоня. — И замок, и тюремщики, и собака...

— А мы вроде злодеи какие, арестанты, — в тон ему сказал Митя.

— Какие там злодеи! Каждый год на телегах катались, и ничего. А тут на... Очень уж расходился этот Еремин!

— Шурка, может, назло ему песню спеть? — предложил Митя. — Как это там — «богачи-кулаки»...

Невидимый в темноте Шурка приподнялся на сене и хрипловатым голосом затянул на мотив «Марсельезы»:

Богачи-кулаки жадной своройРасхищают последний наш труд,Нашим потом жиреют обжорыИ последний кусок у нас рвут...

Нестройно, разноголосо, но пели все.

За воротами затявкал Полкан.

Песне стало тесно в душном сарае, и она, словно обретя крылья, вырвалась наружу и разнеслась по деревне. В ближних избах просыпались люди, выглядывали в окна и никак не могли понять, откуда это в такой поздний час доносится песня и почему так яростно тявкает собака.

НА

КАЗЕННЫЙ ХАРЧ

Как все это произошло, было известно только Фильке да Семке Уклейкину.

Втравив, по наущению Фильки, Степину компанию в историю с телегами, Уклейкин успел вовремя скрыться и не попал в руки Никиты Еремина.

После этого в дело вступил Филька.

Прихватив с собой Уклейкина, он повел его по деревне и потребовал показать те места, куда были угнаны телеги.

— Зачем тебе? — поинтересовался Уклейкин.

— Да так... полюбоваться хочу.

Уклейкин показал. Первая телега, принадлежащая Филькиному отцу, была запрятана в ветлах около пруда, за околицей.

Филька предложил столкнуть ее в воду.

— Да ты что! — удивился Уклейкин — Свою же телегу — и в пруд! Такого уговора не было.

— Подумаешь — телегу укатили! — фыркнул Филька. — Это каждый год бывает. Что тут такого? И ребятам ничего не будет. Подержат их ночь в сарае, а утром поругают и выпустят. А вот ежели телегу в пруду найдут или еще где — это уж не забава. Всыплют тогда артельщикам по первое число! Соображаешь?

— Ну и жлоб ты! — покачал головой Уклейкин. — Чего только придумал!

Понатужившись, Филька и Семка столкнули ковшовскую телегу в пруд, сплошь заросший зеленой ряской.

Рессорную тележку Кузьмы Шмелева они пригнали к дому вдовы Карпухиной и привязали веревкой к крыльцу. В деревне все знали, что старик частенько захаживает к молодой вдове.

Дроги Якова Глухова мальчишки нашли на высоком берегу, над омутом. Перевернув дроги вверх колесами, они вытащили чеки, сняли колеса с осей и одно за другим спустили с обрыва вниз. С тяжелым звучным плеском колеса разбили черную гладь омута и, как поплавки, закачались на воде.

Наконец добрались до ереминской телеги. Разохотившийся Уклейкин предложил сбросить ее в реку.

— Что-нибудь поновее надо, — заметил Филька и, сняв с пояса одноручную пилу, принялся подпиливать ось.

Приятель обомлел:

— Это уж ты чересчур... За такое по головке не погладят.

— Балда! Лоб чугунный! — фыркнул Филька. — Не твоя ж голова в ответе. Пусть артельщики плачутся... Пили вот.

Но Уклейкин продолжал упрямиться:

— На темное дело подбиваешь.

— Струсил, сума переметная! А зачем я тебе рубль чистоганом выложил?

— Оси за рубль подпиливать — такого уговора не было. Если хочешь, плати еще два целковых.

— Да я тебе рожу растворожу! — пригрозил Филька. — Зуб на зуб помножу!

Уклейкин отскочил в сторону.

— Будешь драться — три запрошу. А то и пять... Ось-то все равно подпилена. Я ведь могу и рассказать кому...

Филька понял, что сейчас ссориться с приятелем ему никак нельзя.

— Ладно, выжига! — согласился он. — Еще полтинник набавлю. Пей мою кровь!

— Сам выжига!.. Полтора целковых — последняя цена. И весь разговор.