Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
— Матвей Петрович, я в общежитие хочу, — сказал Степа. — Чего мне здесь валяться...
— Это верно, — согласился учитель. Матвей Петрович попрощался и ушел.
Степа остался один. На душе у него было тревожно и тоскливо.
Почему Федор Иванович сказал ему неправду про Крючкина? Если бы они пошли с обыском к Горелову в субботу вечером, хлеб никуда бы не исчез. Зачем только директор оттянул обыск до утра? И почему он всегда так пристально смотрит на Степу? Может быть, он... Нет-нет, Степа не смеет об этом даже и подумать. Он
...Сейчас мальчик еще раз оглядел избу, прислушался и, осторожно спустив с постели ноги, встал. Тихонько сделал первый шаг.
Что-то отдалось в правом колене, но терпеть можно. Придерживаясь рукой за стенку, Степа добрался до двери, сунул ноги в какие-то опорки, накинул на плечи пиджак и вышел на крыльцо.
Вот и молодой снежок на ступеньках! Как он вкусно скрипит под ногами!
Степа подобрал палку у крыльца и, опираясь на нее, пошел чистым, светлым переулком. За ним сразу пролегли четкие черные следы, проступила земля — так еще тонок и слаб был слой первого снега.
Из-за угла вышли Шурка, Нюшка и Таня.
— Посмотрите только! — испуганно зашептала Таня, готовая броситься за братом. — Кто ему позволил?
— Погоди, — улыбаясь, удержал ее Шурка. — Пускай походит... Он почти и не хромает.
— А давайте считать, сколько он шагов сделает! — предложила Нюшка.
Считая вполголоса Степины шаги, Шурка с девочками тронулись вслед за приятелем.
А Степа шел и шел. Он миновал амбар, старый, неприглядный сарай с похорошевшей от снега крышей, выбрался на огуменник и, расхрабрившись, даже забыл опираться на палку.
— Сто двенадцать шагов! — громко сказала Таня. — Эй, Степа! Хватит!
Мальчик обернулся и счастливо засмеялся. Подбежали опоздавшие Афоня и Митя.
— А я тебе костыли... — начал было Афоня, но Нюшка погрозила ему кулаком, и мальчик, нагнувшись, набрал полную пригоршню снега и поднес к губам. — И вкусный же снег в этом году!
Всей компанией ребята вернулись в избу, заставили Степу, как он ни упирался, снова лечь в постель и принялись наперебой сообщать ему новости.
Позавчера в школе состоялся педсовет. Нюшка с Шуркой два часа просидели в пустом классе по соседству с учительской и услышали, о чем говорили учителя. Говорили о многом, но об исключении Степы из школы не было сказано ни слова. И больше того, Федор Иванович спрашивал ребят о здоровье больного и просил передать Степе привет.
Об обыске у Горелова кое-кто из школьников еще вспоминает, но уже редко. Теперь разговоры идут главным образом о колхозе. Его уже больше не зовут «чертовой дюжиной» — в артель вошло еще десятка два мужиков. Артель назвали «Передовик», а председателем правления избрали Егора Рукавишникова. В школе началась запись в драмкружок, Ребята сами будут сочинять про колхоз пьесы, стихи и частушки и выступать с ними перед
— Руководить будет Матвей Петрович, — сказала Нюшка. — Мы тебя тоже записали. Согласен?
Степа кивнул головой: какой может быть разговор! Вот только поскорее бы снять надоевшие повязки и вернуться в школу.
В сенях кто-то затопал, дверь приоткрылась, и в избу вошел Филька Ковшов.
Степа поднял голову!
— Тебе чего?
Прижимая к груди что-то округлое, завернутое в тряпицу, Филька неловко потоптался у порога. Потом подошел к Степе и поставил перед ним на табуретку глиняный горшочек, завязанный марлей,
— Мед это... Мать прислала. Поправляйся вот. А отец сказал: если хочешь, оставайся у нас в доме...
— Спасибочки! — насмешливо поклонилась Нюшка. — Он уже поправился.
— Все равно у нас лучше. Чего ему по чужим людям околачиваться?
Степа вспыхнул, с неприязнью оглядел Фильку:
— Уходи ты со своим медом! И знаешь куда...
— Подумаешь!.. Заелся на казенных харчах, — буркнул Филька, отступая к двери.
— Давай, давай! Скатертью дорожка! — Нюшка сунула ему в руки горшочек и подтолкнула к двери. — Не оступись, Филечка, медок не пролей! Он денежку стоит...
— И чего ему надо? — покачал головой Шурка, когда Нюшка, выпроводив Фильку, закрыла за ним дверь,
— Я знаю, чего... — тихо и многозначительно сказал Митя, сидевший у порога. — Подсластить Степку хотят, чтобы всякие думки в голову не лезли.
— Какие думки? — не понял Степа.
— А вот какие! — Митя помолчал, оглянулся на дверь, — Скажи, ты помнишь, как с лошади падал?
— Ну, помню... Разогнал Красавчика... Он споткнулся... Я и полетел через голову...
— На ровном-то месте — и споткнулся? — недоверчиво хмыкнул Митя. — А ты знаешь, что Филька с Фомой-Еремой в то утро тоже лошадей на озимя водили?
— И что? — Степа с недоумением посмотрел на приятеля.
— А может, они встретили тебя да и пуганули Красавчика. Вот лошадь и споткнулась... Филька, он такой, всякое умеет.
— Погоди, погоди! — остановил его Степа. — А ты видел кого-нибудь на дороге, когда я на Красавчике ехал?
— Откуда мне видеть? Я в деревне был.
— Так чего же ты выдумываешь? — рассердился Степа.
Митя горестно развел руками. Потом вдруг вскочил, сорвал с головы шлем и, размахивая им, заговорил сбивчиво и возбужденно.
Ну как Степка не понимает! Ведь он знает о Филькином отце такое, за что тот, наверно, готов сжить его со света. И уж кто-кто, а Филька за своего отца постоит горой, и ему ничего не стоит не то что пугнуть лошадь, но избить Степу смертным боем или проломить ему кирпичом голову.
— Да ну тебя! — отмахнулся Степа. — Выдумываешь всякие страсти.
— Ничего не выдумываю! — Митя почти кричал на приятеля. — Хочешь, чтобы тебя со света сжили! — Он вытер шлемом вспотевшее лицо и с тоской посмотрел на ребят: — А вы чего молчите?