Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
Она опустила голову и задумалась.
Листья вверху шелестели, над густой травой покачивалась большая наперстянка, волны света лились на поляну, и только изредка слышно было, как корова, которую они уже потеряли из виду, пощипывает траву.
Розанетта пристально и сосредоточенно смотрела в одну точку, прямо перед собой; ноздри ее трепетали. Фредерик взял ее за руку.
– Сколько ты выстрадала, милая, бедняжка!
– Да, - промолвила Розанетта, - больше, чем ты думаешь!
– Как так?
– Ах, не стоит вспоминать!.. Я тебя люблю, я счастлива! Поцелуй меня.
И она стала выщипывать репей, зацепившийся за подол ее платья.
Фредерик больше всего думал о том, чего она не сказала. Какими путями могла она выбраться из нищеты? Какому любовнику она обязана своим воспитанием? Что произошло в ее жизни до того дня, когда он в первый раз появился в ее доме? Ее последнее признание делало невозможным всякие расспросы. Он только спросил ее, как она познакомилась с Арну.
– Через Ватназ.
– Не тебя ли я как-то раз видел вместе с ними в Пале-Рояле?
Он назвал дату. Розанетта сделала усилие, припоминая.
– Да, верно... Невесело мне было в те времена!
Но Арну показал себя с наилучшей стороны. Фредерик не сомневался в этом, но все же друг их - большой чудак, у него много недостатков; и он не преминул перечислить их. Она соглашалась.
– Что из того?.. Как-никак любишь этого негодяя!
– Даже теперь?
– спросил Фредерик.
Она покраснела и полусмеясь, полусердито возразила:
– Да нет же! Это давнишняя история. Я от тебя ничего не скрываю. А даже если бы и так, ведь он - совсем другое! Впрочем, ты не особенно мило ведешь себя со своей жертвой.
– Жертвой?
Розанетта взяла его за подбородок.
– Ну разумеется!
И, сюсюкая, как делают кормилицы:
– Ты не всегда был паинька! С его женой в одной постельке - бай-бай!
– Я? Никогда в жизни!
Розанетта улыбнулась. Ее улыбка оскорбила его, как доказательство равнодушия (так он подумал). Но она стала кротко расспрашивать его, взглядом умоляя ответить ложью:
– Наверное?
– Ну, конечно!
Фредерик поклялся ей, что никогда не помышлял о г-же Арну; ведь он страстно влюблен в другую.
– В кого же это?
– Да в вас, моя красавица!
– Ах, не издевайся надо мной! Это меня раздражает!
Он счел более осторожным рассказать ей о вымышленном увлечении, придумал целую историю. Он сочинял подробности самые обстоятельные. Впрочем, особа эта очень огорчала его.
– Тебе решительно
– сказала Розанетта.
– Ну, ну! Как когда, - ответил Фредерик, желая намекнуть на некоторые удачи в любовных делах и тем самым внушить более высокое мнение о себе, подобно тому как Розанетта не называла всех своих любовников, ибо даже в минуты самых искренних излияний всегда остаются недомолвки, и причина их - ложный стыд, совестливость или жалость. В своем ближнем, а затем и в самом себе открываешь бездны или клоаки, которые не позволяют идти дальше; к тому же чувствуешь, что тебя не поймут; трудно найти точное выражение чему бы то ни было; недаром в любви полное единение редко.
Бедной Капитанше ничего лучшего не пришлось испытать. Часто, когда она глядела на Фредерика, слезы блестели у нее на ресницах, она поднимала глаза к небу и вперяла их в горизонт, как будто там вставала яркая заря, открывалась будущность, полная беспредельного блаженства. Наконец она как-то призналась, что ей хотелось бы отслужить молебен: «Это принесет счастье нашей любви».
Отчего же она так долго противилась ему? Она сама не знала. Он несколько раз задавал ей этот вопрос, и она отвечала, сжимая его в объятиях:
– Я боялась слишком полюбить тебя, милый!
В воскресенье утром Фредерик, читая газету, встретил в списке раненых имя Дюссардье. Он вскрикнул и, показывая Розанетте газету, заявил, что немедленно уезжает.
– Зачем это?
– Чтоб увидеть его, чтоб ухаживать за ним!
– Надеюсь, ты не оставишь меня одну?
– Поедем вместе.
– Ах, вот как! Чтоб попасть в эту кутерьму! Благодарю покорно!
– Но я ведь не могу...
– Та-та-та! Как будто в больницах мало фельдшеров! А он-то чего совался, какое ему было дело? Каждый должен думать о себе!
Он был возмущен ее эгоизмом и стал упрекать себя, зачем не остался там, вместе с другими. В этом равнодушии к бедствиям родины было нечто пошлое, мещанское. Любовь к Розанетте вдруг стала тяготить его, точно преступление. Они целый час дулись друг на друга.
Потом она стала умолять его выждать, не подвергать себя опасности.
– А вдруг тебя убьют?
– Ну что же! Я только исполню свой долг!
Розанетта так и подскочила. Его долг - прежде всего любить ее. Так, значит, она ему не нужна? Где во всем этом здравый смысл? Что за фантазия, боже мой!
Фредерик позвонил и велел принести счет. Но вернуться в Париж было нелегко. Дилижанс конторы Лелуар только что ушел, кареты Леконта не брали пассажиров, дилижанс из Бурбонэ мог прибыть лишь поздно ночью, и то, пожалуй, совершенно переполненный; ничего нельзя было сказать. Потеряв много времени на справки, Фредерик решил взять почтовых лошадей. Почтмейстер отказал ему, так как у Фредерика не было с собой паспорта. В конце концов он нанял коляску (ту самую, в которой они ездили кататься), и к пяти часам они добрались до «Торговой гостиницы» в Мелене.