Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
– Вернемтесь в дом, - сказал банкир.
– Вы, конечно, останетесь ужинать?
Было три часа, гости разъезжались. Для близких друзей в столовой был накрыт стол.
Г-н Дамбрёз увидел Мартинона и, подойдя к жене, шепотом спросил:
– Это вы пригласили его?
Она сухо ответила:
– Да.
Племянницы не было. Пили очень много, смеялись очень громко, и даже рискованные шутки никого не смущали - ощущалось то облегчение, которое наступает после долгих часов натянутости. Один лишь Мартинон
Она обратилась к Фредерику с вопросом, кто из девиц ему понравился. Он ни одной не заметил и предпочитал вообще женщин лет тридцати.
– Это, пожалуй, неглупо!
– ответила она.
Потом, когда гости уже надевали шубы и пальто, г-н Дамбрёз ему сказал:
– Приезжайте ко мне как-нибудь на днях утром, мы потолкуем!
Мартинон, спустившись с лестницы, закурил сигару; теперь профиль его казался столь грузным, что у его спутника вырвалось:
– Ну и голова же у тебя, честное слово!
– А вскружила она не одну!
– ответил молодой судейский тоном убежденным и в то же время с раздражением.
Ложась спать, Фредерик подвел итог вечеру. Прежде всего весь его туалет (он несколько раз смотрелся в зеркало), начиная с покроя фрака и кончая бантами на туфлях, был безукоризнен; он разговаривал с лицами значительными, видел вблизи богатых женщин, г-н Дамбрёз прекрасно отнесся к нему, а г-жа Дамбрёз была почти ласкова. Он взвесил каждое ее слово, все ее взгляды, тысячи мелочей, неопределимых и все же таких красноречивых. Было бы здорово иметь такую любовницу! А почему бы и нет в конце концов? Он ничем не хуже других! Может быть, она не так неприступна? Потом ему вспомнился Мартинон, и, засыпая, он улыбался от жалости к этому честному малому.
Он проснулся с мыслью о Капитанше; ведь слова в ее записке «с завтрашнего вечера» означали свидание на сегодня. Он подождал до девяти часов и поспешил к ней.
Кто-то перед ним поднялся по лестнице, закрыл дверь. Он позвонил. Дельфина открыла и стала уверять, что барыни нет дома.
Фредерик настаивал, просил. Ему надо сообщить ей нечто очень важное, всего несколько слов. Наконец удачным доводом оказалась монета в сто су, и служанка оставила его одного в передней.
Показалась Розанетта. Она была в рубашке, с распущенными волосами и, качая головой, издали разводила руками - выразительный жест, означавший, что она не может его принять.
Фредерик медленно спустился по лестнице. Этот каприз превосходил все остальное. Он ничего не понимал.
Возле швейцарской его остановила м-ль Ватназ:
– Она вас не приняла?
– Нет!
– Вас выставили?
– Как вы узнали?
– Это видно! Идемте! Прочь отсюда! Мне дурно!
Ватназ вышла с ним на улицу. Она задыхалась. Он чувствовал, как дрожит ее тощая рука, которой она опиралась на его руку. И вдруг она разразилась:
– Ах, мерзавец!
– Кто?
– Да это же он! Он! Дельмар!
Это
– Вы в этом уверены?
– Да я вам говорю, что я все время шла за ним!
– воскликнула Ватназ.
– Я видела, как он вошел! Понимаете вы теперь? Впрочем, я должна была этого ожидать; ведь я сама по глупости ввела его к ней. О, если бы вы только знали, боже мой! Я приютила его, кормила, одевала. А все мои хлопоты в газетах! Я любила его, как мать!
– Она злобно усмехнулась.
– Ах, но этому господину нужны бархатные костюмы! Это ведь лишь сделка для него, не сомневайтесь! А она! Ведь я знала ее еще белошвейкой! Не будь меня, сколько раз она уже барахталась бы в грязи! Но я еще швырну ее в грязь! Да! Да! Пусть подохнет в больнице! И пусть все узнают!
Словно поток нечистот из помойного ушата, она бурно выплеснула перед Фредериком свой гнев, обнажая весь позор соперницы.
– Она жила с Жюмийяком, с Флакуром, с молодым Алларом, с Бертино, с Сен-Валери - рябым. Нет, с другим! Все равно, они братья! А когда она оказывалась в трудном положении, я все улаживала. А был ли мне от этого какой-нибудь прок? Она такая скупая! И потом, согласитесь, с моей стороны большая любезность водиться с ней; в конце концов мы с ней не одного круга! Я ведь не девка! Разве я продаюсь? Не говоря о том, что она глупа, как пробка! Слово «категория» она пишет через два «т». Впрочем, они друг друга стоят, хоть он и величает себя артистом и воображает, что он гений! Но, боже мой, будь бы у него соображение, он не совершил бы такой гнусности! Покинуть незаурядную женщину ради какой-то шлюхи! В конце концов мне наплевать. Он становится уродом! Он мне гадок! Если я его встречу, право, я плюну ему в лицо.
– Она плюнула.
– Да, вот во что я его ставлю теперь! Но Арну каково? Не правда ли, ужасно? Он столько раз прощал ей! Нельзя себе представить, какие он приносил жертвы! Она бы должна целовать ему ноги! Он такой щедрый, такой добрый!
Фредерик с удовольствием слушал, как она честит Дельмара. С Арну он мирился. Вероломство Розанетты казалось ему чем-то противоестественным, несправедливым; возбуждение старой девы передалось и ему, и он даже почувствовал к Арну нечто вроде нежности. И вдруг он очутился у его подъезда: он и не заметил, как м-ль Ватназ привела его в предместье Пуассоньер.
– Вот мы и пришли, - сказала она.
– Я зайти к нему не ногу. Но вам-то ничто не мешает?
– А зачем?
– Чтобы все ему рассказать, черт возьми!
Фредерик, словно внезапно очнувшись, понял, на какую низость его толкают.
– Ну что же?
– спросила она.
Он поднял глаза к третьему этажу. У г-жи Арну горела лампа. Действительно, ничто не мешало ему подняться.
– Я жду вас здесь. Идите же!
Это приказание вконец расхолодило его, и он сказал:
– Я долго пробуду там наверху. Вам бы лучше вернуться домой. Завтра я зайду к вам.
– Нет! Нет!
– ответила Ватназ, топая ногой.
– Захватите его! Возьмите его с собой! Пусть он их накроет!
– Но Дельмара там уже не будет!
Она опустила голову.
– Да, пожалуй, верно.
Она молча стояла на мостовой среди мчавшихся экипажей; потом уставилась на него глазами дикой кошки.
– Я могу на вас рассчитывать, правда? Теперь мы сообщники, это свято! Так действуйте. До завтра!