Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4
Шрифт:
В лютую зиму 1837 года Фелисите, чтобы уберечь попугая от холода, поместила его у камина, но как-то утром нашла его мертвым: он лежал в клетке, голова у него свесилась на грудку, когти вцепились в железные прутья. Скорее всего, он умер от прилива крови. Она подумала, что его отравили петрушкой; несмотря на отсутствие улик, подозрения ее пали на Фабю.
Она так плакала, что хозяйка наконец сказала ей:
– Да будет вам! Велите сделать из него чучело.
Фелисите посоветовалась с аптекарем, любившим попугая.
Аптекарь написал в Гавр. Некий Фелаше согласился. Но так как дилижанс иногда терял свою
По обеим сторонам дороги тянулись голые яблони. Канавы затянуло льдом. Во дворах ферм лаяли собаки. Спрятав руки под плащом, в маленьких черных сабо, с корзинкой в руках, Фелисите быстрым шагом шла по середине шоссе.
Она прошла через лес, миновала О-Шен и наконец добралась до Сен-Гатьена.
Позади нее, в облаке пыли, вихрем мчался мальпост; он катил под гору, и это увеличивало его скорость. Увидев не сворачивавшую с дороги женщину, кондуктор высунулся из экипажа, кучер закричал, но он не в силах был сдержать четверку лошадей, и они понеслись еще быстрее; передняя пара задела Фелисите; кучер дернул вожжами, лошади шарахнулись к самому краю дороги, разъяренный кучер поднял руку, со всего размаха стегнул ее наискось своим длинным кнутом, и Фелисите упала навзничь.
Когда она пришла в себя, первым ее движением было открыть корзинку. К счастью, Лулу не пострадал. Правая щека у нее горела; она схватилась за щеку - рука стала красной. Из щеки текла кровь.
Фелисите села на груду камней, приложила к лицу платок, потом съела краюшку хлеба, которую на всякий случай сунула в корзинку, и, заглядевшись на птицу, забыла о своей ране.
Взойдя на вершину Экемовиля, она увидала огни Гонфлера, мириадами звезд мерцавшие в ночи; вдали расстилалось окутанное туманом море. От слабости она не могла дальше идти; печальное детство, обманутая первая любовь, отъезд племянника, смерть Виргинии - все это нахлынуло на нее, как волны прибоя; слезы, подступив к горлу, душили ее.
Она решила переговорить с капитаном корабля; она дала ему адрес, но умолчала о том, что посылает.
Фелаше долго держал у себя попугая. Всякий раз он обещал выслать его на следующей неделе; спустя полгода он сообщил, что ящик отправлен, и больше не подавал о себе вестей. Можно было предположить, что Лулу не вернется никогда. «Наверно, его украли», - думала Фелисите.
Наконец попугай прибыл, да еще в каком великолепном виде! Он сидел на ветке, прикрепленной к подставке из красного дерева, подняв одну лапку, склонив голову набок и кусая орех, который чучельник из любви к роскоши позолотил.
Фелисите спрятала птицу у себя в комнате.
Ее комната, куда она пускала немногих, напоминала и молельню и базар - столько здесь накопилось предметов культа и всякой всячины.
Шкаф был так велик, что из-за него плохо отворялась дверь. Одно окно выходило в сад, напротив него другое, круглое, - во двор; на столе, подле складной кровати, стоял кувшин с водой, лежали два гребешка и кусок голубого мыла на облупившейся тарелке. На стенах висели четки, медали, изображения Пречистой девы, кропильница из кокосового ореха; на комоде, покрытом сукном, точно престол, нашлось место и для подаренной Виктором шкатулки из ракушек, и для лейки, и для мяча, и для тетради по чистописанию, и для географии в картинках, и для башмачков, а на гвозде у зеркала Фелисите
Лулу был прикреплен к дощечке и помещен на выступе камина. Просыпаясь, Фелисите каждое утро видела его при свете зари и уже совершенно спокойно, без грусти, вспоминала минувшее, вспоминала во всех подробностях самые незначительные происшествия.
Ни с кем не общаясь, она жила в каком-то оцепенении, точно сомнамбула. Оживлялась она только во время процессий, которые устраивались ради праздника Тела Христова. Она шла к соседям собирать свечи и коврики для украшения престола, воздвигавшегося на улице.
В церкви она не отрываясь смотрела на Святого Духа и заметила, что он немножко похож на попугая. Сходство это показалось ей разительным на эпинальском образке2 Крещения. Это был живой портрет Лулу с его пурпурными крылышками и изумрудным тельцем.
Купив образок, она повесила его там, где прежде был граф д’Артуа, - так ей были видны и образок и Лулу. Теперь она их уже не разделяла: попугай благодаря сходству со Святым Духом стал для нее священным, а Святой Дух - живее и понятнее. Бог-отец не мог сделать своим посланцем голубя - ведь голуби не умеют говорить, - вернее всего, он избрал предка Лулу. И Фелисите молилась, глядя на образок, но время от времени посматривала на Лулу.
Она было хотела постричься. Г-жа Обен отсоветовала ей.
Наконец произошло важное событие: Поль женился.
Где он только не служил: и клерком у нотариуса, и по торговой части, и в таможне, и податным инспектором, потом начал хлопотать о месте в лесном ведомстве, как вдруг, в тридцать шесть лет по наитию свыше, нашел свое призвание: косвенные налоги, и тут он обнаружил незаурядные способности, так что контролер выдал за него дочь и обещал оказать протекцию.
Поль остепенился и привез жену к матери.
Молодая жена издевалась над обычаями Пон-л’Эвека, строила из себя принцессу, обижала Фелисите. Когда она уехала, г-жа Обен вздохнула легко.
На следующей неделе пришло известие о смерти г-на Буре: он умер в гостинице, в Нижней Бретани. Слухи о самоубийстве подтвердились; возникли сомнения в его честности. Г-жа Обен поверила свои счета и вскоре обнаружила ряд злоупотреблений: растрату арендных платежей, тайную продажу леса, поддельные расписки и т. д. Этого мало, у Буре оказался незаконнорожденный ребенок; Буре «находился в связи с некой особой из Дозюле».
Г-жа Обен не вынесла этих подлостей. В марте 1853 года у нее начала болеть грудь, язык словно покрылся копотью, пиявки не помогали от удушья, и на девятый вечер она скончалась семидесяти двух лет от роду.
В гробу она казалась моложе благодаря темным волосам, обрамлявшим ее мертвенно-бледное, изрытое оспой лицо. В обращении с людьми она была отталкивающе высокомерна, и пожалели о ней лишь немногочисленные друзья.
Фелисите оплакивала ее так, как хозяев не оплакивают. У нее не вмещалась в голове мысль, что барыня умерла раньше нее, - это казалось ей противоестественным, недопустимым, чудовищным.