Собрание сочинений в 4 томах. Том 1
Шрифт:
— То есть — негр?
— Естественно.
— Что же тут естественного?
— По-вашему, эфиоп не человек?
— Довлатов, — исполненным муки голосом произнес Туронок, — Довлатов, я вас уволю… За попытки дискредитировать все самое лучшее… Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального — вы слышите меня? — нормального человеческого ребенка!..
— Ладно, — говорю, — я ведь только спросил…
Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.
— Не подходит, — говорю.
— У
— А, ладно…
— Хотите кофе?
Он достал из шкафа коричневую банку. Снова раздался звонок. Теппе долго говорил по-эстонски. Видно, речь шла о деле, меня не касающемся. Я дождался конца разговора и неожиданно спросил:
— Можно поспать у вас за ширмой?
— Конечно, — не удивился Теппе. — Хотите моим плащом воспользоваться?
— И так сойдет.
Я снял ботинки и улегся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контуры действительности безнадежно расплывались. Я вдруг увидел себя издали, растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой в ожидании бог знает чего? И как глупо сложилась жизнь!..
Когда я проснулся, надо мной стоял Теппе.
— Извините, потревожил… Только что родила ваша знакомая.
«Марина!»— с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можно испытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил:
— То есть как — знакомая?
— Журналистка из молодежной газеты — Румянцева.
— А, Лена, жена Бори Штейна. Действительно, ее с мая не видно…
— Пять минут назад она родила.
— Это любопытно. Редактор будет счастлив. Отец ребенка — известный в Таллинне поэт. Мать — журналистка. Оба — партийные. Штейн напишет балладу по такому случаю…
— Очень рад за вас.
Я позвонил Штейну.
— Здорово, — говорю, — тебя можно поздравить.
— Рано. Ответ будет в среду.
— Какой ответ?
— Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят — нет опыта поездок в капстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах?
— Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал…
— А я даже в Югославии был. Югославия — почти что кап…
— Я звоню из клиники. У тебя сын родился.
— Мать твою! — воскликнул Штейн. — Мать твою!..
Теппе протянул мне листок с каракулями.
— Рост, — говорю, — пятьдесят шесть, вес — три девятьсот. Лена чувствует себя нормально.
— Мать твою, — не унимался Штейн, — сейчас приеду. Такси возьму.
Теперь нужно было вызвать фотографа.
— Звоните, звоните, — сказал Теппе.
Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера.
— Михаил Владимирович нездоров, — сказала она.
— Пьяный, что ли? — спрашиваю.
— Как свинья. Это ты его напоил?
— Ничего подобного. И вообще, я на работе.
— Ну, прости.
Звоню Малкиэлю.
— Приезжай, ребенка сфотографировать
— Ты хочешь об этом ребенке писать?
— А что?
— А то, что Штейн — еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Ты фантастически наивен, Серж.
— Я писал о Каплане и не согласовывал.
— Ты еще скажи о Гликмане. Каплан — член Бюро обкома. О нем двести раз писали. Ты Каплана со Штейном не равняй…
— Я и не равняю. Штейн куда симпатичнее.
— Тем хуже для него.
— Ясно. Спасибо, что предупредил.
Говорю Теппе:
— Оказывается, и Штейн не подходит.
— У меня были сомнения.
— А кто меня, спрашивается, разбудил?
— Я разбудил. Но сомнения у меня были.
— Что же делать?
— Скоро еще одна родит. А может, уже родила. Я сейчас позвоню.
— А я выйду, прогуляюсь.
В унылом больничном сквере разгуливали кошки. Резко скрипели облетевшие черные тополя. Худой, сутулый юноша, грохоча, катил телегу с баком. Застиранный голубой халат делал его похожим на старуху.
Из-за поворота вышел Штейн.
— Ну, поздравляю.
— Спасибо, дед, спасибо. Только что Ленке передачу отправил… Состояние какое-то необыкновенное! Надо бы выпить по этому случаю.
«Выпьешь, — думаю, — с тобой… Одно расстройство».
Я не хотел его огорчать. Не стал говорить, что его ребенок забракован. Но Штейн уже был в курсе дела.
— Юбилейный материал готовишь?
— Пытаюсь.
— Хочешь нас прославить?
— Видишь ли, — говорю, — тут нужна рабоче-крестьянская семья. А вы — интеллигенты…
— Жаль. А я уже стих написал в такси. Конец такой:
На фабриках, в жерлах забоев.На дальних планетах иных —Четыреста тысяч героев,И первенец мой среди них!Я сказал:
— Какой же это первенец? У тебя есть взрослая дочь.
— От первого брака.
— А, — говорю, — тогда нормально.
Штейн подумал и вдруг сказал:
— Значит, антисемитизм все-таки существует?
— Похоже на то.
— Как это могло появиться у нас? У нас в стране, где, казалось бы…
Я перебил его:
— В стране, где основного мертвеца еще не похоронили… Само название которой лживо…
— По-твоему, все — ложь!
— Ложь в моей журналистике и в твоих паршивых стишках! Где ты видел эстонца в космосе?
— Это же метафора.
— Метафора… У лжи десятки таких подпольных кличек!
— Можно подумать, один ты — честный. А кто целую повесть написал о БАМе? Кто прославлял чекиста Тимофеева?
— Брошу я это дело. Увидишь, брошу…
— Тогда и не упрекай других.