Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

Вирта Николай Евгеньевич

Ко мне подошел немец в чине старшего лейтенанта и спросил на чистом русском языке:

— Кто ты?

Это было так неожиданно, что я была поражена, подумала, что передо мной стоит предатель-власовец. Поэтому вместо ответа на его вопрос я со всей ненавистью отпарировала:

— Интересно, когда ты успел продаться немцам?!

Возможно, от неожиданности старший лейтенант расхохотался.

Меня вывели на улицу и посадили на скамеечку у стены стодола, как раз там, где был выход из схрона.

Меня и Березняка разделяли

всего лишь дощечки толщиной в два сантиметра. Он слышал все, что происходило вокруг, вопросы, которые немцы задавали мне, татусю, Стефе, Рузе. Ему нельзя было громко вздохнуть и, как говорят, не дай бог, кашлянуть. Немцы моментально бы обнаружили его.

Когда меня вели по двору, я увидела, что немцы отлично подготовили операцию. Через каждый метр стояли автоматчики, в углах двора четыре пулемета.

Я подумала: «Какие же вы трусы, если такую силу пригнали против всего лишь одной женщины».

Страх перед швабами у меня тут же прошел, я стала совершенно спокойной. И приняла решение — любым путем сорвать обыск, чтобы не нашли Березняка. В этом мне помогли сами немцы. Они начали грабить крестьянина: ловили кур, свинью; вытаскивали из подвала накопившиеся для продажи масло, яйца, молоко; из шкафа волокли праздничную одежонку.

Я крикнула:

— Да прекратите же грабеж! Кого вы грабите? Ведь это бедные крестьяне. Как вам не стыдно? Ведь вы считаете себя высшей расой, культурными людьми. Где же ваша культура?

Солдаты смеялись.

Офицер, командовавший отрядом, молодой, очень интересный немец, махнул перчаткой. Солдаты прекратили обыск и грабеж. Я вздохнула с облегчением. Немцы вошли в стодол и начали сбрасывать с нашего схрона сено и прокалывать его штыками. Я боялась, что штыком заденут за доски, которые служили потолком, и тогда капитан будет обнаружен. Но все обошлось…

На первом допросе здесь же, во дворе, ответы мои, татуся, Стефы и Рузи почти сходились, хотя мы и не готовились к этому ужасному дню.

Нас чуть не подвел костюм Березняка — темно-синего цвета, французской марки, который нашли в доме. Немцы особенно придирались к нему, но мы уверили их в том, что татусь, не меряя, купил его по дешевке на рынке. Спросили о галстуке: чей он. Я ответила:

— Мой.

— С чем же ты носишь его?

— С платьем. — И добавила: — Если ваши девушки не носят галстука, это еще не значит, что и мы, советские девушки, не должны носить его.

Наконец нас вывели со двора. Часы допроса и обыска казались мне вечностью.

Как только мы вышли со двора, я запела песню из кинофильма «Актриса»:

Ветер, зной, снег сухой. В толпе бойцов вижу я перед собой милое лицо. Девушка, помни меня, милая, помни меня, С фронта, полного побед, шлю я привет…

В

эту песню я добавляла свои слова, просила татуся и девочек, чтобы они не выдали Березняка. Этой же песней я давала ему знать, что он вне опасности.

Татусь и девочки понимали меня, кивали головами, грустно улыбались. Как мне было больно и обидно за них! Особенно за девчат, ведь они в жизни еще ничего не видали. Но эти мысли не прерывали песню.

Я пела. Так было легче идти на смерть.

Немцы издевались надо мной:

— Ее ведут на виселицу, а она поет!

А я действительно пела от души:

Родина, помни меня! За тебя в смертный час иду на бой!

В то же время меня занимал вопрос: как же это случилось? И тут я увидела автобус с локатором наверху. Ну, ясно, немцы запеленговали меня. Я слишком долго ждала вторую группу и больше, чем надо, жила на одном месте!

Поверьте, душа моя ликовала! Не только потому, что группа может работать без меня, но еще и потому, что никто из моих друзей не оказался предателем.

Вначале мы ехали в автобусе-пеленгаторе вместе — я, татусь и девочки. Затем меня пересадили к офицерам в легковую машину.

Она останавливалась у каждого местечка или городка, где только дислоцировалась немецкая жандармерия или гестапо. Выскакивали фрицы, окружали машину, смотрели на меня.

Я спросила:

— Почему они меня рассматривают, словно зверя?

Старший лейтенант сказал:

— Еще бы им не смотреть на тебя! Мы охотились за тобой полгода. Думали, что-то особенное. Поймали, и что же оказалось? Да ведь и смотреть то не на что!

Привезли нас в краковскую тюрьму, оставили в длинном коридоре на значительном расстоянии друг от друга. Мы не могли пошевельнуться. За каждым из нас стоял солдат с автоматом, приставленным впритык к затылку.

Первой на допрос повели Стефу. Затем Рузю и последним татуся.

Я знала, что немцы не застрелят меня. Ведь я им нужна! Несмотря на подзатыльники и удары прикладом автомата, я поворачивала голову и прощалась с девочками и стариком. В их взглядах я не видела упреков или укора, они старались подбодрить меня, особенно татусь.

Меня ввели в большую светлую комнату. Там сидели офицеры разных рангов. Были и большие чины.

Допрос начался по стандартной анкете: кто, зачем, почему? Переводил старший лейтенант, присутствовавший при моем аресте. Особенно выкручиваться и врать было нечего: меня поймали на месте «преступления». Я сказала:

— Да, я разведчица, работала одна. Мой командир оказался предателем, партизаны убили его, Анну вы поймали, крестьянин и его дети ни в чем не виноваты. К Врублю меня привели партизаны и под угрозой оружия заставили принять. Ни он, ни его дочери не знали, чем я занимаюсь.