Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
«Добрая хозяйка», — подумал я и вслух спросил:
— Часто к вам наезжают?
— Гости-то? А каждую ночь человек шесть бывает. Да все хорошие люди идут: тот одно починит, другой — другое, которые керосину оставят. Пожалуй, вздуть лампу-то? Темно стало.
— Не надоели вам гости? — поинтересовался я. — Стесняем, хлопот из-за нас…
— Господи! Или мы истуканы?! — хозяйка с недоумением посмотрела на меня. — Или мы не русской породы? Конечно, иной раз будто и невмоготу становится,
— А где ваш муж? — подала голос наша девушка.
— Муж-то? Да вот он идет, мой накостыльник. Эко стучит! По всей деревне слышно.
Действительно, в сенях послышалось постукивание.
Услышав знакомый звук, теленок снова высунул морду из-за загородки и замычал, на этот раз благодушно.
Хозяйка открыла дверь, и в избу вошел высокий, худой мужчина на костылях.
— Славно ты бегаешь, Иван Андреевич, — сказал заезжий.
— Куда тебе, постукивает вовсю! — хозяйка взяла костыли из рук мужа, сняла с него пиджак, шапку. — Набегался, сядь.
Я подвинулся на лавке, давая место пришедшему. Однако прежде, чем сесть, хозяин проковылял к загородке и легонько щелкнул теленка в лоб.
— Поили? — спросил он.
— Поили, поили, садись! — крикнула хозяйка. — Гостей нам бог послал.
— А-а, ну, здорово, ребята! Закурим, что ли? — предложил хозяин.
— Мы закурили, и мне вдруг показалось, что я очень давно сижу в этой новой, еще пахнущей смолой избе, и что теленок с рыжеватенькой мордой и глупыми круглыми глазами, доверчиво лизавший мою руку, знает меня с первого дня своего рождения. Вспомнилось что-то далекое и милое: детство, родной дом, яблоневый отцовский сад…
— Да, такие-то они, дела, ребятки! Был Иван пулеметчиком, стал Иван хромым, — как бы продолжая начатый разговор, сказал хозяин и пересел поближе к заезжему, под лампу.
Я увидел молодое, чисто выбритое лицо, лоб и умные, печальные глаза.
— Почти готово, — с облегчением ответил заезжий. — Одну машину починю, завтра — за другую. С рассветом встанем, а? — он посмотрел на дремлющего водителя.
— Все равно не починим, — сонно ответил водитель.
Третий мой спутник, старший лейтенант, адъютант заместителя командира дивизии, молчаливый положительный молодой человек, рассматривал шашку в восточных ножнах с серебряной насечкой.
— Какой может быть разговор? — начальственно сказал он. — Нечего пессимизм разводить! Встанем с рассветом!
Водитель засопел и ничего не ответил.
— Он вам, ребятки, все починит, у него золотые руки, — заступническим тоном сказала хозяйка. — Иван, а Иван, я к Марфе сбегаю, молока им принесу, а уж вы тут, —
Я было занялся чайной посудой, но девушка, переодевавшаяся за перегородкой, крикнула:
— Чай я соберу! — и вышла, одетая в свежую гимнастерку с погонами.
Над левым карманом мы увидели медаль.
— Вона что! — удивился хозяин. — Да ты никак, девушка, из храбрецов?
— Тоже храбрая! — отмахнулась девушка.
— А что? И правильно, храбрая! — с гордостью вставил адъютант. — Наша дивизия сорок два дня ходила рейдом по немецким тылам, а она все время была с нами. Фрицев допрашивала таких, что твоя колокольня! И конину ела.
— А я обожаю конину, — заметил заезжий.
— Обожаю! — саркастически усмехнулся адъютант. — Может, и обожаете, да только если она соленая. А вы попробуйте поесть эту самую конину две недели без соли и без хлеба, тогда небось перестанете обожать.
— Две недели — пустое дело! — Заезжий вытер тряпицей примус. — Готово. Ну и повозился я с этой чертовщиной! Две недели, говорю, — чепуха! Я целый месяц одной соленой треской питался, вот это — скучное занятие! Фу, упарился! — Он снял кожаное пальто: на смятом пиджаке ярко блеснули орден и Золотая Звезда.
— Как вас звать, девушка? — обратился он к переводчице.
— Нина, — ответил за нее адъютант. — Может быть, ее весь корпус знает! А у нас в корпусе Героев не один десяток! — прибавил он с важностью.
— Возможная вещь, — сказал хозяин. — У нас под Воронежем были санитарками девки, ох, знаменитые девки! Я мужчина, как видите, не малорослый. И как она меня на себе два километра тащила — не пойму! Ногу мне, конечно, отрезали, но уж это ее, конечно, не касается.
— Чем же это вас? — спросила Нина.
— Снарядом.
— А-а!
— Вот что, девушка, полейте мне на руки! — сказал заезжий после длинной паузы, когда были слышны лишь похрапывание водителя, свист самовара и вздохи теленка. — А я, между прочим, бортмеханик, — обернулся он ко мне. — Все ничего, но спина болит. Как мою машину подбили на севере, как я трахнулся в тундру, — болит и болит, черт бы ее взял!
Вошла хозяйка с молоком.
— Садитесь, — позвала она, сняла с загнетки кастрюлю, поставила на стол.
В кастрюле оказались блины.
— А где Петр? — спросил адъютант.
— Это ваш парень-то? А он у Марфы. Велел сказать, что ночевать не придет. У Марфы дочка Маняшка, лет на двадцать пять. И как это он разнюхал? Быстер! Сидит, зубы скалит, глазами играет. Этому скучно не будет!
Когда мы пили чай, в избу вошел подросток с тоненькой шеей, тоненькими руками, тонким, бледным и хмурым лицом.