Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 1. Я, Клавдий
Шрифт:
Я сказал, подыгрывая ему:
— Желтые овцы! Вот диковина! Откуда у них такой цвет?
— Откуда? От воды в источнике. В ней есть сера. Все падуанцы желтые. Взгляни на Ливия.
Ливий медленно подошел к нам:
— Шутка шуткой, Поллион, и я на шутки не обижаюсь. Но мы затронули серьезный вопрос, а именно: как следует писать историю. Возможно, я допустил ошибки. Какой историк может их избежать? Но я, во всяком случае, если и искажал истину, то не сознательно, в этом ты меня не обвинишь. Да, я с радостью включал в свое повествование легендарные эпизоды, взятые из более ранних исторических текстов, если они подтверждали основную
— Это послужит выяснению истины, — мягко сказал Поллион. — Разве это так мало?
— А если истина окажется в том, что наши почитаемые всеми предки на самом деле были трусы, лгуны и предатели? Тогда как?
— Пусть мальчик ответит на твой вопрос. Он только вступает в жизнь. Давай, мальчик.
Я сказал первое, что пришло в голову:
— Ливий начинает свою «Историю», сетуя на современную порочность и обещая проследить постепенный упадок нравов, по мере того как Рим все больше богател благодаря завоеваниям. Он говорит, что с самым большим удовольствием будет писать первые главы, так как сможет при этом закрыть глаза на пороки наших дней. Но, закрывая глаза на современные пороки, не закрывал ли он их иногда и на пороки древних римлян?
— Что же дальше? — спросил Ливий, прищуриваясь.
— Дальше? — замялся я. — Возможно, между их пороками и нашими не такая большая разница. Возможно, все дело в поле деятельности и возможностях.
Поллион:
— Другими словами, мальчик, падуанец не сумел заставить тебя увидеть желтую от серы шерсть белоснежной?
Я чувствовал себя очень неловко.
— Читая Ливия, я получаю больше удовольствия, чем от любого другого автора, — сказал я.
— О да, — улыбнулся Поллион. — То же самое сказал старик из Кадиса. Но, как и он, ты чуть-чуть разочарован, да? Ларс Порсена, Сцевола и Брут стали у тебя поперек горла.
— Это не разочарование, не в этом дело. Теперь я вижу, хотя раньше об этом не задумывался, что есть два различных способа писать историю: один — чтобы побуждать людей к добродетели, другой — чтобы склонять их к истине. Первый путь — Ливия, второй — твой, и, возможно, они не так уж непримиримы.
— Да ты настоящий оратор! — восхищенно сказал Поллион.
Сульпиций, который все это время стоял на одной ноге, держа ступню другой в руке, как он обычно делал, будучи взволнован или раздражен, и закручивал в узлы бороду, теперь подвел итог всей беседы:
— Да, у Ливия никогда не будет недостатка в читателях. Людям нравится, когда превосходный писатель побуждает их к древним добродетелям, особенно если им тут же говорят, что в наше время, при современной цивилизации, таких добродетелей достичь невозможно. Но историки-правдолюбцы — гробовщики, которые обряжают труп истории (как выразился бедняга Катулл в своей эпиграмме на благородного Поллиона), — люди, запечатлевающие в своих записях лишь то, что произошло на самом деле, могут иметь аудиторию, только если у них есть превосходный повар и целый погреб вина с Кипра.
Его слова привели Ливия в ярость. Он сказал:
— Это пустой разговор, Поллион. Родня и друзья юного Клавдия всегда
И затем выпустил в нас парфянскую стрелу: [68]
— Et apud Ароllinem istum Pollionis Pollinctorem diutissime polleat.
68
Парфянская стрела — недоброжелательная реплика, брошенная при уходе. Парфянские всадники обычно стреляли из лука при отступлении, обернувшись назад. (Комментарий И. Левинской)
Что значит, хотя по-гречески каламбур пропадает: «Так пусть ваш Клавдий там и процветает, где Поллион искусство в гроб кладет!» И, громко ворча, вышел.
Поллион весело крикнул ему вслед:
— Guod certe pollicitur Роlliо. Pollucibiliter pollebit puer. («Одно лишь Поллион вам обещает: что мальчик в самом деле расцветет»).
Когда мы остались вдвоем — Сульпиций ушел искать какую-то книгу, — Поллион принялся расспрашивать меня.
— Кто ты, мальчик? Тебя зовут Клавдий, не так ли? Судя по всему, ты из хорошего рода, но я не знаю тебя.
— Я — Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик.
— Святые боги! Но Ливий прав, тебя считают дурачком.
— Да. Родные стыдятся меня, ведь я заикаюсь и хромаю и к тому же часто болею, поэтому я очень редко появляюсь на людях.
— Дурачок! Да ты один из самых одаренных юношей, каких я встречал за многие годы.
— Вы очень добры.
— Отнюдь. Ты хорошо поддел старика Ливия с Ларсом Порсеной. У Ливия нет совести, если говорить по правде. Я все время ловлю его не на том, так на другом. Я как-то спросил его, очень ли ему трудно находить нужные ему медные таблички среди беспорядка, царящего в государственном архиве. «Ничуть», — ответил он. Оказалось, что он ни разу туда не заглянул, чтобы проверить хоть один факт! Скажи, почему ты читал мою «Историю»?
— Я читал твое описание осады Перузии. Мой дед — первый муж Ливии — был там. Меня интересует этот период, и я собираю материал для жизнеописания отца. Мой наставник Афинодор посоветовал прочитать твою книгу, он сказал: это честная книга. Прежний мой наставник, Марк Порций Катон, говорил, что она соткана из лжи, естественно, я поверил Афинодору.
— Да, Катону такая книга вряд ли может понравиться. Его предки воевали на противной стороне. Я помогал выгнать его деда с Сицилии. Но ты — первый молодой человек из всех, кого я встречал, который хочет заниматься историей. Это занятие для стариков. Когда же ты будешь выигрывать сражения, как твой отец и дед?
— Возможно, в старости.
Он рассмеялся:
— Что ж, почему бы из историка, посвятившего всю жизнь изучению военной тактики, и не выйти непобедимому военачальнику, если он не трус и у него будут хорошие войска…
— И хорошие штабные офицеры, — вставил я, вспомнив Клеона.
— Да, и хорошие штабные офицеры… пусть даже он никогда не держал в руках меч или щит.
Я набрался смелости и спросил Поллиона, почему его часто называют «последним римлянином». Он был доволен, услышав этот вопрос, и ответил: