Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
— Он выбьется из сил, — бормочет Игнат. — Дьявольская дорога. Позвольте, я пойду с ним. Вдвоем легче, — он делает движение, но профессор останавливает его.
— Не надо, — говорит он сурово. — Пусть Костик сам. Мальчик становится мужчиной.
...Через два часа возвращается Костик. Он измучен, но счастлив.
— Вот, — говорит он задыхаясь. — Вот... — и валится на снег.
Теперь бредут все трое. Они уже на подступах к горам. Видно: они упали. Лежат. Лежат долго. Потом начинают двигаться вперед. Теперь они не идут, а ползут, цепляются
Люди подымаются выше, выше. Вот они переваливают хребет... Теперь они на пути к спасению...
...Два часа ночи. На северо-востоке огромное медно-красное солнце. Чуть затемняя его, низко-низко проходят облака. Они идут быстрой, мятущейся грядой, багряные и косматые, как дымы. Как дымы над домнами ночью.
В заливе пустынно и тихо. У застывшей машины наметаются сугробы. Ветер шевелит их...
...Здесь будут шуметь города!
1938
РАССКАЗЫ
ЗАБОЛЕЛА ПРАЧКА
Заболела прачка. Ее положили в больницу, и доктор объявил: нужна операция.
Через неделю радист Никодимыч первый пожаловался, что у него нет чистого носового платка. В доказательство он вытащил из кармана перепачканный табаком грязный платок и объявил: последний! Через две недели мужчины-холостяки заявили, что не смогут пойти в баню, так как у них нет чистой смены белья.
На зимовке возник страшный кризис. Мужчины собрались на совещание. Семейные попытались было улизнуть, но были доставлены под конвоем.
— Я так думаю, — сказал муж прачки, почему-то чувствовавший себя виноватым. — Я так думаю: тут стихийная бедствия. И каждый, я так думаю, очень свободно может сам себе бельишко постирать, раз уж такая беда с Марьей Алексеевной.
Метеоролог драматически закричал:
— Да! Я сам пойду стирать свои тряпки! Я буду стирать! Я отлично умею стирать. Я прачка с детства. Всю жизнь об этом мечтал. Но вместо сегодняшней погоды на острове я передам температуру бани, состояние воды в корыте и плотность тумана, поднимающегося от моего белья. Что же еще могу я наблюдать в бане?
— Какими мы стали барами, однако, — рискнул вставить замечание семейный радиотехник, много зимовавший на своем веку. — А как же мы на старых зимовках обходились не то что без прачки, а и без повара! И вахту несли и сроков не пропускали. Нет, разнежились полярники, разнежились...
Но ему закричали, что, конечно, ему легко философствовать, раз жена выстирает все белье.
— Ваши вахты! — сказал Никодимыч. — Три срока по десять минут в день — вот были ваши вахты на старой зимовке.
— Ну, уж и двенадцать!
— Ну, восемь, — сбавил Никодимыч. — Мало?
Спор разгорелся бы еще ярче, если бы не вмешался мудрый аэролог, человек болезненно влюбленный в чистоту и поражающий всех своими ослепительными воротничками. Он сам их стирал.
Как человек опытный в прачечном деле, он занял позицию, исполненную практического смысла.
— Нас сорок человек мужчин, — сказал он. — Рассудите сами: если каждый начнет стирать белье в бане (а больше негде) — как мы разместимся там? Ну, можно стирать сразу четверым, пятерым от силы. Значит, надо восемь дней топить баню. Мыслимо ли? У нас столпится очередь. Мы сорвем всю работу.
— Но как же быть? — спросили его.
Этого он не знал. Свои воротнички он, впрочем, выстирает сам.
Как же быть? Этот «роковой вопрос» повис над зимовкой.
Молчавший все время парторг вынул трубку изо рта и произнес:
— Я полагаю, надо обратиться к сознательности наших женщин.
Все удивленно посмотрели на него, но ничего не возразили. Только Никодимыч с сомнением и иронией покачал головой.
Парторг собрал женщин. Они, предчувствуя тему разговора, молча расселись по углам. Беседа обещала быть грозовой.
— Товарищи женщины! — не смущаясь, начал парторг. — Заболела Марья Алексеевна, — он помолчал немного. — Такое дело... Ничего не поделаешь. И, между прочим, это поставило нас всех в трудное положение. Если каждый мужчина начнет самолично стирать белье, у нас будет не зимовка, а банно-прачечное заведение.
Надо, товарищи женщины, организовать коллективную стирку белья. Как вы думаете, а?
Что думали женщины, осталось неизвестным, так как ни одна из них не высказалась. Все ждали, сохраняя непроницаемый вид.
— Высказывайтесь, пожалуйста, — пригласил парторг.
Он уставился на жену радиотехника Марию Ильиничну, известную на зимовке общественницу, и та вынуждена была открыть прения.
— Что же, — сказала она. — Я постираю белье свое и своего мужа. Я думаю, все женщины могут это сделать. — И она обвела собрание гордым взглядом.
— Конечно, конечно, — радостно подхватили женщины, и только Агния Игнатьевна брюзгливо проворчала:
— Стоило ехать за мужем на полярный круг, чтоб снова стирать его исподники.
Парторг пожевал трубку зубами и дипломатически вкрадчивым голосом произнес:
— Можно только приветствовать почин Марии Ильиничны. Я, между нами говоря, даже пожалел, что не я ее муж. Отчего я не встретил вас десять лет назад, Марья Ильинична? — Он вытащил грязный платок и высморкался с треском. — Ну, а несчастным холостякам как же быть? — прибавил он.
— Позвольте! — взбеленилась Агния Игнатьевна. — Вы хотите заставить меня, ме-е-еня, стирать грязные платки посторонних холостых мужчин?