Собрание сочинений в четырех томах. 3 том
Шрифт:
И уже тащил его за ранец назад командир взвода. Тащил молча, без слов. И только оттащив, ударил. Раз и еще раз.
Затем был военный суд. Китагара осудили на год заключения в крепости. Письмо к императору не дошло. Но Китагара даже не жалел об этом. Он знал теперь, что не надо было писать: он видел жалкое, испуганное лицо императора.
Он просидел год в одиночке и еще год в «исправительном отряде». Его хотели «исправить», но цели не достигли. Его посадили в тюрьму за то, что он стал на колени перед императором, больше на колени он не станет. Он вошел в тюрьму
Он недолго пробыл дома, на Черном поле. Тут была все та же нищая, голодная жизнь. Отец постарел и совсем согнулся, он был похож на те малорослые, крюковатые японские деревья, что стелются сухими ветвями по земле, не зная солнца. Они не умирают, а гниют — медленно и долго.
Китагара-младший снова поехал в Токио — искать на этот раз не счастья, а борьбы.
В Токио он сразу же попал к людям, которые боролись за права «эта». Эти люди были сами «эта» и не скрывали своей принадлежности к презренному сословию, а с гордой горечью говорили о ней и на митингах и в печати. У них были организации, газета, центральный комитет. Они радостно встретили Китагара.
Его история с императором нашумела в Японии, кое-что просочилось даже в печать. Это принесло несчастье его родственникам, — все узнали, что они «эта». Муж старшей сестры Китагара бросил жену с детьми, он бежал от них, от «эта», как от чумы. Двоюродный брат Китагара, торговец Токуси, разорился. Его лавку — лавку «эта» — бойкотировал весь квартал. Жена рвала на себе волосы: что он сделал с нею? зачем скрыл, что он «эта»? зачем опозорил ее? Ее родственники отшатнулись, куда ей деваться? Токуси, бросив все, бежал из своего квартала прочь и затерялся где-то в джунглях Токио.
Проклятие сословия лежало на всех людях «эта». Горе братьев стучало в сердце Китагара. Он с головой ринулся в борьбу.
Скоро представился случай для активного выступления. Молодой «эта» из префектуры Кагава познакомился на пароходе с девушкой не «эта». Молодые люди полюбили друг друга и соединились свободным браком. Отец девушки ничего не имел против их счастья, юноша даже нравился ему, но как отец он обязан был навести справки. Так он узнал, что его зять — «эта».
Его зять «эта»? Он чуть не сошел с ума от стыда и горя. Он потребовал расторжения брака. Больше того, он подал дело в суд.
И скорый в таких случаях японский суд вынес приговор: жениху — год тюремного заключения, брату жениха за содействие браку — десять месяцев тюрьмы.
Китагара и его друзья узнали о приговоре уже тогда, когда молодые люди сидели в тюрьме. От судебного приговора пахнуло таким густопсовым средневековьем, что даже в Японии возмутились. Заговорила печать. Поднялась волна протеста...
В Фукуока, на острове Кюсю, собралась колонна «эта». Возбужденные, оскорбленные, до крайности доведенные люди решили идти через всю Японию пешком в Токио — протестовать.
Правительство разогнало колонну.
Тогда центральный комитет движения «эта» обратился с петицией к императору. Под нею подписалось пятьдесят тысяч человек.
Теперь не одинокий солдат, упав на колени, протягивал письмо — десятки тысяч людей громко протестовали против несправедливости. Этого нельзя было не услышать. Нельзя было скомандовать: «Назад!» Нельзя было оттащить за ранец и швырнуть в тюрьму.
Император вынужден был отменить приговор. Но... судья, вынесший чудовищное решение, остался судьей, девушка не вернулась к мужу, люди из сословия «эта» по-прежнему не имели права соединяться в браке с людьми других сословий.
Почему же ликовал Китагара? Была ли это победа или только кость, брошенная собаке, чтоб она перестала ворчать? Но Китагара думал, что это — начало победы. Все теперь казалось ему розовым и счастливым. Он женился на девушке из «эта». У него родился первенец. Он много работал, по вечерам учился, кипел и волновался на митингах, верил в будущее своего сословия...
Тогда-то его и арестовали.
Уже в тюрьме он узнал о том, что произошло в Японии. Окончательно утвердился фашизм. Японские войска вторглись в Китай. Все общественные организации, партии и профсоюзы разогнаны. «Свободы» отменены, растоптаны. Черная ночь распласталась над Японией.
Мрачно и трудно прожил Китагара годы войны. Но именно тут, в тюрьме, и созрело в нем, наконец, ясное понимание пути и будущего своего сословия.
Больше нет иллюзий. И больше не нужно ошибок.
Он много думал в эти дни. Думал в тюрьме. Думал, выйдя из тюрьмы. Думал и тогда, когда уже после капитуляции вернулся домой, на Черное поле, в жалкую хижину отца.
Это было его пятое возвращение. Он постарел. Ему было уже сорок лет. Отца не было в хижине: он умер. Умирала с голода мать. Жалкое существование влачили люди отчужденных кварталов «эта». Они пришли в гости к Китагара: может быть, он скажет им слова надежды?
Делегатом от этих людей на митинге в Киото и был Китагара. Здесь он рассказал обо всем, что думал. Я слушал эту речь.
Китагара говорил как член Японской коммунистической партии. Он нашел, наконец, справедливую партию и истинную веру.
Он говорил:
— Моя ошибка и ошибка моих товарищей в том, что мы боролись в одиночку. Мы хотели справедливых прав для своего сословия — и только. Но разве рабочим и крестьянам в Японии живется легче, чем людям «эта»?! Разве они имеют подлинные права?! Разве даже сейчас, после разгрома фашизма, есть демократия в Японии?! Ее нет. Ее первые ростки безжалостно топчутся сапогом Макартура. Надо бороться. И мы, люди «эта», должны присоединить свои усилия к общей борьбе трудящихся...
В этот вечер мы долго сидели с Китагара у меня в отеле. Мы говорили с ним о людях «эта», о крестьянах Гифу, о шахтерах Юмато, о неграх Алабамы — о всех обойденных, униженных и оскорбленных на земле.