Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
И вот — выступление Андрея Воронько на партийном собрании. Опять Воронько. Опять Нечаенко!..
«Да, скверная, скверная история! До обкома дойдет. А может быть, и до ЦК. Кажется, на собрании газетчики были. Как же я-то не сдержался? Да, плохо... Надо поскорее выпутываться... пока не поздно... Но как? Как? Как?» — беспорядочно думал он, блуждая взглядом по знакомым стенам кабинета и дольше всего задерживаясь на телефонных аппаратах и кнопке звонка. Но кому позвонить? Кого позвать? Кто выручит?
Он машинально нажал кнопку звонка.
— Что, Василий Сергеевич здесь? — хрипло спросил он у секретарши, когда та явилась.
—
— Нет, — подумав, сказал Рудин. — Не надо.
Но когда секретарша ушла, пожалел, что так сказал. Вскочил, быстрыми шагами выбежал из кабинета, пересек приемную и вошел к Журавлеву.
Журавлев был один. Рудин сразу же цепким взглядом впился в него: знает или не знает Журавлев о том, что произошло на «Крутой Марии»? По лицу Журавлем этого нельзя было понять. С обычной вежливостью приподнялся он навстречу; обычный холодок в главах... «А с другими людьми у него и лицо другое!» — неожиданно и ревниво подумал Рудин; прежде он вообще не обращал внимания на то, какое у Журавлева лицо. Дружбы между ними не было. Рудин ни с кем не дружил здесь. «Дружба бывает только между равными!» — объяснял он себе, а кто же здесь мог быть равным Рудину? А сейчас он пожалел, что дружбы не было. Неизвестно, как начать разговор. Откровенно говорить невозможно» Как вообще держаться с Журавлевым? А Журавлев молчал.
— Да-а... Веселенькие истории происходят у нас в организации... — сказал Рудин, опускаясь в кресло; он хотел это сказать как можно беспечней, натуральней, попробовал даже засмеяться, но смех не вышел, слишком много злости клокотало сейчас в Рудине. — Веселенькие, нечего сказать...
— А что? — глухо спросил Журавлев.
— Да мне сегодня на «Крутой Марии» форменную обструкцию учинили... Не постеснялись...
— Я слышал о собрании...
— Вот как! — подозрительно вскинулся Рудин. — Быстрая же у тебя информация! — скривил он рот.
Журавлев промолчал.
— Ну и что же ты думаешь об этом?
— О чем именно?
— Ну, о том, что произошло на собрании? — нетерпеливо вскричал Рудин.
Журавлев пожал плечами:
— А что ж тут думать? Человеку нельзя запретить выступать с критикой.
— Но как? Как выступать?
— А как? Говорят, неплохо выступил... — невольно улыбнулся Журавлев.
— Кто это говорит? Нечаенко? Так он первый бузотер и демагог в районе. Его давно прогнать следует.
Журавлев ничего на это не ответил, только усмехнулся уголками рта: прогони, мол, попробуй! И Рудин вдруг с тоской почувствовал свое бессилие и свое одиночество.
Но сдаваться он еще не хотел.
— Демагогия! — проворчал он. — Только, брат, не на того напали. Знаю я эти номера! Не выйдет! Рудина знают! Кто этим бабьим сплетням поверит?
— А это не сплетни! — негромко проговорил Журавлев. — Все так и было на «Красном партизане».
— А ты уж и на «Красный партизан» успел сбегать?
— Зачем? Люди оттуда приходили. Рассказывали. Как говорится: шила в мешке не утаишь.
— Да кто? Кто? Какие люди? — вскочил Рудин. — Кто они, эти шептуны? Имена требую! Имена!
— Зачем же нервничаешь? — остановил его Журавлев. — Обыкновенные люди были. Коммунисты. Напрасно ты на Воронько обижаешься, Семен Петрович! — усмехнулся он. — Не выступи Воронько — другие б выступили. Шила в мешке не утаишь, — снова повторил он,
— Ах, вот как? — закричал Рудин. — Так и ты с ними против меня? — Он уже снова потерял
Журавлев брезгливо поморщился.
— Какие у тебя все слова неподходящие: «я», «меня», «мое»...
— А ты не увиливай! Не увиливай! Прямо говори!
— А я и не увиливаю! — вдруг нахмурившись и тоже подымаясь с места, произнес Журавлев. — Хочешь мое мнение знать — изволь! Воронько прав. И выступил правильно. И Нечаенко прав. И не остановил его — правильно. А ты кругом неправ. И вел ты себя на собрании неправильно, не по-партийному...
Он произнес все это, ни разу не повысив голоса, спокойно, веско и очень рассудительно — именно рассудительно, словно приговор объявлял. И этот тон, этот глуховатый, бесстрастный голос подействовал на Рудина больше, чем иные речи. Рудин словно увидел вдруг все, что стояло за спиной Журавлева и придавало такую силу его словам, — всю громаду партии, — и он обмяк и медленно опустился в кресло.
— Возможно... Конечно... — пробормотал он. — Ну, ошибка. Признаю... Я там погорячился, на «Крутой Марии». Нехорошо! Но представь себя на моем месте... — Он приподнялся, неуверенно взглянул на Журавлева и понял, что тот не может представить себя на месте Рудина и сочувствия к Рудину в нем нет, и искать его нечего.
25
Ранним утром шестого ноября 1935 года в столицу, на Октябрьские праздники, по приглашению Московского Совета приехала большая делегация донецких шахтеров и металлургов. Были здесь и Алексей Стаханов, и Дюканов, и Константин Петров, парторг шахты «Центральная-Ирмино», и многие другие знаменитые люди Донбасса. Были тут и наши герои — Андрей Воронько и Виктор Абросимов.
В жизни Андрея Воронько за последнее время произошли большие перемены. Вскоре же после собрания, на котором он выступил против Рудина, в район прибыла комиссия обкома партии и с ней инструктор ЦК КП(б)У. Комиссия работала недолго и открыла многое, о чем и представления не имел и не мог иметь Воронько. Рудин был снят с работы и тотчас уехал из района. Первым секретарем горкома был избран Василий Сергеевич Журавлев, вторым — Нечаенко. При этом Нечаенко было дано клятвенное обещание, что через год он — уж теперь наверняка! — будет отпущен на учебу. Обязанности же секретаря шахтпарткома на «Крутой Марии» были временно возложены на Андрея.
Он не отказался — «доверием партии, сынок, надо гордиться», — с суровой ласковостью сказал ему на собрании дядя Прокоп, — но настоящим секретарем, таким, каким был Нечаенко. Андрей себя пока не ощущал. Да он и не был утвержден как парторг ЦК, и был уверен, что его и не утвердят: слишком уж он молод и зелен. Но партийная деятельность уже полюбилась ему: она увлекала его самой заманчивой своей стороной — работой с людьми.
В дороге Андрей сразу же невольно потянулся к Петрову, как Виктор — к Стаханову. Там, в купе у Стаханова, уже шел настоящий забойщицкий разговор: вызывали друг друга на соревнование, делились приемами и «секретами», ругали десятников и откатку... А Андрей потихоньку выспрашивал у знаменитого парторга, как он работает, и Петров ему охотно отвечал. Чем-то был очень похож Петров на Нечаенко — такой же молодой, шумный, веселый и тоже — заводила. В делегации его скоро все стали звать запросто Костей, без Кости не ступали и шагу. Вокруг него всегда толпился народ.