Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. Проза
Шрифт:
Не пора ли концертным организациям и их руководителям решить наконец вопрос о моих выступлениях и дать мне возможность работать на эстраде со своими авторскими выступлениями, просмотрев и прослушав мой репертуар. И не отмахиваться, будто меня не существует, а когда выясняется, что я все-таки существую, не откликаться на это несостоятельными и часто лживыми обвинениями, каковыми являются основные положения вышеупомянутой статьи.
Уважаемый Петр Нилович!
В последнее время я стал объектом
Девять лет я не могу пробиться к узаконенному официальному общению со слушателями моих песен. Все мои попытки решить это на уровне концертных организаций и Министерства культуры ни к чему не привели. Поэтому я обращаюсь к Вам, дело касается судьбы моего творчества, а значит, и моей судьбы.
Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять летя прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.
Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая поет и слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации. Но я вижу, как одна недальновидная неосторожность работников культуры, обязанных непосредственно решать эти вопросы, прерывает все мои попытки к творческой работе в традиционных рамках исполнительской деятельности. Этим невольно провоцируется выброс большой порции магнитофонных подделок под меня, к тому же песни мои в конечном счете жизнеутверждающи и мне претит роль «мученика», эдакого «гонимого поэта», которую мне навязывают. Я отдаю себе отчет, что мое творчество достаточно непривычно, но также трезво понимаю, что могу быть полезным инструментом в пропаганде идей, не только приемлемых, но и жизненно необходимых нашему обществу. Есть миллионы зрителей и слушателей, с которыми, убежден, я могу найти контакт именно в своем жанре авторской песни, которым почти не занимаются другие художники.
Вот почему, получив впервые за несколько лет официальное предложение выступить перед трудящимися Кузбасса, я принял это предложение с радостью и могу сказать, что выложился на выступлениях без остатка. Концерты прошли с успехом. Рабочие в конце выступлений подарили мне специально отлитую из стали медаль в благодарность, партийные и советские руководители области благодарили меня за выступления, звали приехать вновь. Радостный вернулся в Москву, ибо в последнее время у меня была надежда, что моя деятельность будет наконец введена в официальное русло.
И вот незаслуженный плевок в лицо, оскорбительный комментарий к письму журналиста, организованный А. В. Романовым в газете «Советская культура», который может послужить сигналом к кампании против меня, как это уже бывало раньше.
В Городке космонавтов, в студенческих общежитиях, в Академ ‹городке› и в любом рабочем поселке Советского Союза звучат мои песни. Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея
Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество.
А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства.
Ваша помощь даст мне возможность приносить значительно больше пользы нашему обществу.
В. Высоцкий.
Дорогие дядя Гриша и тетя Люба!
Пишет Вам ваш пятый сын. Я уже полностью в работе, был в Ташкенте и в Алма-Ате. Марина во Франции и передает вам привет.
Мне пока не удается вырваться на Кавказ, так что, вероятно, увидимся только весной.
Я прошу вас взять к себе в дом, т. е. просто поселить к себе, мать Севы Абдулова, которого дядя Гриша напоил чачей. Она хочет отдохнуть. Ее зовут Елизавета Моисеевна. Она – замечательная, и для меня она просто как родная мать. Если ей у вас будет хорошо – я буду очень рад.
Думаю, что вы тоже ее полюбите.
Привет детям!
Обнимаю Вас, помню Вашу доброту.
До встречи.
Володя Высоцкий.
Дорогой мой, печальный мой друг Слава! Если тебе это по душе – то лучше было бы, если бы это спел я сам с маленьким струнным сопровождением. Мелодия есть. Постараюсь на реке Кама придумать что-нибудь про острова-корабли и зарифмовать тектонически-титанически и т. д.
Очень я расстроился, что у тебя новые сложности такого рода, что ты не очень знаешь, как от них убежать. Но ведь про что-то же можно снимать? Или нет? Например, про инфузорий. Хотя сейчас же выяснится, что это не будет устраивать министерство легкой промышленности, потому что это порочит быт туфелек-инфузорий. Ткнуться некуда – и микро– и макромиры – все под чьим-нибудь руководством. Так что продолжай, Славик, про контрабанду, хотя бы контрабандным путем. Если надо что-нибудь там вывезти или ввезти из инородного – поможем. Нам это теперь – тьфу.
Я, правда, хочу приехать повидаться с тобой и постараюсь.
Славик, а давай напишем ни про что и ни про кого. Будет называться: «Одесская киностудия. Сценарий». А дальше – 100 чистых страниц, а потом так и снимем фильм, а дальше – полтора часа черного ракорда и… конец.
Здорово! Хотя очень похоже на весь наш теперешний кинематограф.
Давай-ка, дорогой Слава, вернемся в горы. Алитет ведь ушел же. И ничего. Удачно. А? А правда, хочется в «Иткол».
Но я сейчас поеду на КамАЗ до 4-го июля, потом всякие мелкие выезды, а потом в Одессу, надеюсь. Там и поговорим.