Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
Шрифт:
— Как так обязан?
— Как, как! Я же тебе сказал!
— Тогда я не хочу!
— Имей дело с такими!.. — Володька рассердился.
Светлана закипела от удовольствия.
— Правильно, Ирка! Пошлем к чертям эту компанию. От одного вида усатой жабы зачахнуть можно.
Володька допил остаток водки.
— Имей дело с ненормальными. Для чего же я старался?
— А вам хочется, чтобы девушка имела дело с пылью, с песком, с грязью? — напустилась на него Светлана.
— Я не говорю, что мне хочется.
— А зачем вы старались?
— Она настаивала, —
— Ирка! — Светлана кричала. — Ирка, решай! Я же говорю, что запросто тебя устрою.
Но тут уже вступил в свои права характер Ирочки. Продолжая хмуриться, она сказала:
— Я не просила его угощать кого–то ради меня… Но передумывать я не привыкла.
Светлана не умела долго оставаться доброй и великодушной.
— Ну что ж, — язвительно сказала она. — Не хотела кушать белого, поешь чернушки. Правильно, — обратилась она к Володьке, — переменим пластинку. Давайте петь.
Голос у нее неожиданно оказался низким, глубоким, бархатным. Пела она выразительно. Володька удивленно примолк. Светлана пела какие–то свои, неизвестно кем сочиненные песни. Их не мог бы сочинить никакой поэт, потому что в них была неподдельная простота народного сочинительства. Светлане, Володьке, Ирочке были понятны простые, однолинейные образы этих песен, резкими и точными словами выражавшие любовь, измену, печаль, радость. «Ручей журчит, а я мечтаю…» Володька подладился к Светлане, и они запели вдвоем. Ирочка не знала слов и завидовала ребятам: за этими песнями стояли люди, к которым ее влекло.
Ведь до сих пор никто не знал, почему она так упорно стремилась в бригаду Володьки. Мир рабочих людей давно манил Ирочку, но после неудачного эксперимента с шинным заводом она поняла, что входить в рабочий мир нужно по–настоящему. Вместе с тем в ее решении работать в бригаде была и доля гордой юношеской романтики, и доля упрямства, и доля чувства к Володьке. Наконец, для чего–то Ирочка выписывала же свою любимую «Комсомольскую правду»!
— Ирка, я лечу. У меня свидание.
Володька вспомнил, что сегодня он должен быть у Сони, и у него сделалось нехорошо на душе. От одной к другой… Так вот разменяешься и ничего хорошего в жизни не увидишь. Володька твердо решил к Соне сегодня не ходить и, может быть, расстаться с ней навсегда.
На голове Светланы уже топорщилась ее ярко–оранжевая шляпка.
— Ирка, мы провели время мировушенски… Помнишь, в пятом говорили…
От пятого класса их отделяло уже шесть лет. Можно смеяться над оранжевым одеянием Светланы, но ведь она самостоятельный человек, живущий своим трудом. С завтрашнего дня Ирочка тоже начинает самостоятельную жизнь. Прощай, детство! Ты где–то вдали, в розовых мечтах далекого прошлого, мировушенское…
Как натура очень цельная в своих симпатиях и антипатиях, Светлана, уходя, лишь мельком кивнула Володьке, а Ирочке сказала:
— Будем дружить. Прошлому гроб и свечи.
Она сказала это так лихо, что Володька поморщился. Девицы, которые изъяснялись на языке рабочих парней, на его собственном языке, действовали ему на нервы.
Светлана
— И ты гуд бай, — сказала Ирочка.
Вот тебе раз! Он для нее старался, помог ей, наконец, потратился на нее. А она ему «гуд бай». В конце концов, можешь не благодарить, но не гони же человека, который к тебе всем сердцем.
— Что же ты стоишь?
Он потянулся к ее руке, все еще не веря, что ему и вправду надо уходить. Она прятала руки за спину.
— И уйду! — неожиданно для себя самого закричал Володька.
От горькой обиды кровь прилила у него к голове. Это случалось редко и, откровенно говоря, Володьке нравилось. Он считал, что кровь у него не простая, а казачья, и в таких случаях бушевал особенно воинственно и радостно.
— И уйду! — кричал он. — И не приду больше! Не приду!.. Не приду!..
Ирочка торжественно презирала его, пока он бушевал, кричал, неистово дышал, метался в поисках шляпы.
Одним махом распахнув дверь и выбежав на площадку, Володька чуть не сбил с ног женщину, которая, видимо, собиралась позвонить. Это была соседка, нарядная дама с искусственной головой. Она с удивлением посмотрела вслед Володьке, со всех ног бросившемуся вниз по лестнице, и вошла в квартиру.
У соседки были зеленые глаза, теплые и смеющиеся. Они мягко и неприятно изучали Ирочку. Красивое моложавое лицо соседки с тонкой, как бы отделанной кожей было неприятно Ирочке своей улыбающейся самоуверенностью.
Оказалось, что у нее испортился телефон, а ее с минуты на минуту должны соединить с Парижем, где сейчас находится ее сын.
— Пожалуйста, пожалуйста, — повторяла Ирочка с сухой покорностью.
Женщина набрала нужный номер, и скоро дело было устроено. До разговора с сыном оставалось минут пятнадцать. Она села в прихожей у столика.
— Давайте, деточка, познакомимся, — мягко и в то же время настойчиво сказала соседка.
«Сейчас начнет расспрашивать про Володьку», — с раздражением подумала Ирочка. Но она ошиблась.
— Меня зовут Елена Васильевна! — Протянув Ирочке руку, она с достоинством добавила: — Елена Васильевна Крохина.
Ирочка нехотя представилась.
Ей хотелось думать о Володьке, о том, где он сейчас, о завтрашнем дне, но — ничего не поделаешь — приходилось поддерживать разговор.
— Нельзя быть такой мрачной, — говорила Елена Васильевна своим мягким и настойчивым голосом. При этом она оглядывала Ирочку так, словно собиралась шить ей платье. — По специальности я врач–гомеопат, — продолжала она. — А вы деточка, учитесь?
Ирочка не без вызова ответила, что работает в бригаде специалистов по наружной реставрации домов и занимается физическим трудом. Елена Васильевна тонко улыбнулась.
— Не верю я вам, деточка, — сказала она. — Руки, руки… Они не только не знали тяжелого физического труда, но и не годятся для него.
И уже серьезно, с видимым участием она добавила:
— Да и вся ваша конституция не такова…
— А какова? — недружелюбно спросила Ира.
— Какова… — Крохина на мгновение задумалась. — Как вам объяснить? На месте вашей мамы…