Собрание сочинений в десяти томах. Том 1
Шрифт:
— Меньше всего, Сергей, нужно думать об еде и удовольствиях. Боже мой, что из тебя выйдет?
Анфиса Петровна ставила на стол сковородки и присаживалась с папироской напротив; Сергей Алексеевич поедал все молча, потом на красном лице его расползалась улыбка, он потягивался, расстегивая пуговку, и говорил:
— Вы, тетка, ужасно оригинальная женщина, разве можно меня обижать, когда я сирота; дайте я вас в носик поцелую.
— Ну, замолол глупости, — отвечала Анфиса Петровна и уходила в спальню, но, тотчас вернувшись, отвечала: — Знаешь,
После ужина Сергей Алексеевич садился на крылечке, насвистывал собак, стравливал их или, увидев гусыню, кричал:
— Эй, баба, возьми прут, посеки гусыню, почему на яйцах не сидит…
Солнце в это время направо закатывалось за гору, откуда тянулись по зеленоватому небу алые облака; ветер с моря шевелил листы; позванивали буйволы вдалеке бубенцами; быстро опускалась ночь, зажигались над темными кипарисами крупные звезды, и Анфиса Петровна говорила, стоя в балконных дверях позади племянника:
— Конечно, это — неважно, но мне, Сергей, иногда хочется в Россию вернуться, посидеть на пруду под ветлами… хоть перед смертью…
— Подождите, тетенька, умирать, вот я на ноги встану, — кобенился Сергей Алексеевич, — а сейчас мне еще повеселиться хочется… Варенька-то что мне сказала: «Может быть, в окошко вас и впущу ночью…» А? Тетенька, зачем это она впустить хочет…
— Ну, замолол… противно слушать… Сергей. Твоя Варенька и все ее подруги какие-то обжоры… Я не люблю, когда ты даже так шутишь…
— Я не шучу, — отвечал Сергей Алексеевич, поднимая к тетке веселое, масленое от воспоминаний лицо. — У Вареньки был уже любовник… а теперь я.
Анфиса Петровна после таких слов сдергивала пенсне и тыкалась во все углы, покашливая, потом запирала ставни и ложилась в постель…
И, лежа в темноте с открытыми глазами, перебирала все слова свои и Сережи, ужасалась, что опять прошел пустопорожний день, обещалась взять себя в руки и далеко уже за полночь, когда Сергей давно похрапывал, болтая иногда коленкой в стену, зажигала свет, накидывала шаль и, войдя к племяннику, трясла его за костлявое плечо со словами:
— Сергей, очень важно… полно тебе спать! Сергей Алексеевич, дико оглядываясь, щурился на свечку, дрожащую в теткиной руке, натягивал рыжее одеяло, засовывал грязную подушку за спину и зевал, приготовляясь слушать; он знал, что теперь лучше не возражать. Анфиса же Петровна начинала длинный разговор о жизни, воздержании и об идеалах.
Так у Баклушиных проходило время, нарушаемое отлучками. Сергея Алексеевича в город. За последнее время стал он пропадать все чаще, и Анфиса Петровна, боясь оставаться без собеседника и сторожа одна, ужасно была рада, найдя верного Андрея. Во всю дорогу, пока плетушка крутилась по извилинам шоссе над морем, тетушка взволнованно молчала. Андрей же глядел на шоссе и звезды, думая: «Вот бы уйти по этой дороге одному, не зная куда».
В ПЛЕНУ
Подъезжая
— Да, Андрей, мы больше пяти рублей дать тебе не можем, у нас совсем нет денег.
— Все равно, — сказал Андрей, спрыгивая с козел, чтобы легче было мерину влезать по кипарисовой аллее, — я и так послужу.
Навстречу подъехавшим прибежала собака с перебитой ногой, другой пес гремел цепью в будке и лаял. А дом казался белым и чистеньким при свете звезд.
Анфиса Петровна, говоря: «Славу богу, вот мы и дома», захватила кулечки и взошла на балкон, Сергей же Алексеевич еще немного постоял, прислонясь грудью к перилам, — потому что торопиться было некуда.
Андрей, отпрягая и проваживая мерина, видел, как в столовой зажгли жестяную лампу на стене и сели ужинать… Потом Анфиса Петровна вышла на черное крылечко с подушкой, кошмой и свечкой в руках и, крикнув Андрея, повела его в беседку, неподалеку от крыльца, в кустах. Позади беседки стояли высокие пеньки, на которые Сергей Алексеевич садился по своей надобности, а у стенки спали гуси… Гуси, увидев Андрея, зашипели по-змеиному, и Анфиса Петровна сказала:
— Они не тронут, вот здесь и ложись; когда встанешь, разбуди меня, мы обсудим твои обязанности.
Андрей разостлал на полу кошму и лег, оглядывая беседку… В дощатой ее стене чернело разбитое окошко, в котором, освещенные свечой, толклись два комарика; с пыльных стропил висели паутиновые сети, и над дверью, меж двух синих колонок, была надпись стертым золотом: «Вот в чем мое блаженство».
Андрей вслух повторил эти слова и, дунув на свечу, стал думать, отчего ему все-таки неясно на душе.
В полночь проснулся вдруг Андрей от света, приподнялся на локте и в разбитом окне увидел фонарик, которым был освещен глаз Анфисы Петровны, подбородок и длинный нос в пенсне.
— Лежи, лежи, — поспешно заговорила тетушка, — я вот для чего: представь — засыпаю, и вдруг меня точно подкинуло — мы же тебя ужинать не пригласили. Нет, Андрей, надо сейчас же установить правильные отношения. С одной стороны, ты простой работник, а с другой — монах, почти интеллигент… это ужасно сложно…
— Я есть не хочу, барыня.
— Не смей произносить слово — барыня; мы все равны. Я решила: ты будешь есть с нами за одним столом и вечером даже сидеть в гостиной… Ах, Андрей, у меня сейчас возник другой план… пока не скажу… Ну, спи…
И, заворковав от волнения, тетушка поспешно ушла. Когда же стало опять темно, Андрей подумал: «Святой человек, а душа и у ней неспокойна».
Рано поутру Андрей нашел в беседке косу, выточил ее и стал выкашивать у крыльца запущенную поляну. Выставляя ногу, размахивался он и со свистом срезал мокрый и сизый ряд травы; от увядающего ее запаха, от света солнца над морем разгорелись щеки у Андрея, вспотела спина и отошла грусть. Анфиса же Петровна глядела на Андрея через окошко, мяла недокуренную папироску и шептала: