Собрание сочинений в десяти томах. Том 1
Шрифт:
— А мы тебя штосом, — захохотал штабс-капитан, но все продолжали молчать, удивленные смелости Образцова.
Потап только сейчас сообразил, как в руку ему сыграла вчерашняя выходка; намерения его были огромны, и недаром звал себя артистом Потап Образцов: он умел создавать события и потом пользоваться ими, оставаясь всегда отставным гусаром в душе.
Сегодняшний день был словно бокалом шампанского натощак, и в ясной голове Потапа возник необычайный план.
— Господа, — сказал Потап офицерам, — я вас покидаю для пары хорошеньких
— Вон она, Наденька, боже мой, она одна только и есть на катке.
Действительно, Наденька, клонясь то вправо, то влево, скользила вдалеке по льду, придерживая иногда заячьей муфтой меховую шапку.
Увидев Пряника и Потапа, Наденька круто завернула и села около мужа на скамейку, опустив глаза; не подняла Наденька глаз, когда Пряник представлял ей Образцова и когда Потап тайно вдруг и быстро сжал ее маленькую руку в белой перчатке, а только вспыхнула еще ярче и, вместо ответа, унеслась по льду, тоненькая, как девочка, в узком платье и мехах.
А столоначальник Храпов, которому Потап наступил на башмак, задрал серую бороду кверху и проворчал, глядя через очки:
— Осторожнее бы надо.
Столоначальник был вообще гадок, и его сейчас же оставили.
А Наденька, обежав круг, прикрылась муфтой и блеснула из-за меха лукавым глазом на Потапа. Образцов перегнулся через загородку и негромко, но ясно сказал:
— Милая.
Наденька ахнула и задумалась. Опустив голову и покачиваясь, она медленно двигалась по льду; а потом сильно оттолкнулась и понеслась гигантским шагом. Пять раз обгоняла она Образцова, на шестой взглянула на него, как на солнце, и влюбилась.
— Вы страшный человек, — сказала она, остановись у загородки и глядя из-под шелковых темных бровей.
— Я люблю вас, — сказал ей Потап. Пряник отошел, сморкаясь.
— Какие вы пустяки говорите, — прошептала Наденька, и круглое лицо ее в ямочках и родинках стало нежным.
Дальнейшему разговору помешал подошедший столоначальник. Потап только успел спросить — будет ли Наденька на катке вечером, и тотчас ушел. Пряник проводил его до гостиницы.
У себя Потап раскрыл потертый чемодан, вынул из потайного дна «верную» колоду и, развалясь, крикнул полового.
— Опять зовете, — спросил половой, — что надо?
— Вот тебе на чай, хоть ты и дурак, как я вижу.
— Никак нет, — сказал половой, — не дурак. Это вам насчет верной масти подкинуть? Я могу.
— Молодец, вот тебе еще на чай.
Половой разгладил бумажки на ладони, подмигнул и сказал:
— К нам летось тоже один жулик приезжал…
— Пошел вон! — воскликнул Потап.
Половой сейчас же выскочил, унося колоду. Потап раскрыл стол, бросил на диван медвежье одеяло, попрыскал в комнате одеколоном и раскрыл форточку, заложив руки за голову. На бороду ему и лицо сели снежинки. Потап вдохнул пряный и морозный
— Потап, ты дурень, она погубит тебя. Бедная девочка. А все-таки ей нужно узнать счастье.
Офицеры пришли все сразу; за ними протеснились трое штатских в нафталиновых сюртуках и, не смея сесть, стали у печки.
Штабс-капитан упал на диван и захохотал, потирая руки. Потап сел напротив, и его тяжелое, в бакенбардах, лицо с орлиным носом словно повисло меж двух свечей.
Офицеры обступили стол, Пряник сжимал в руке мокрую кредитку.
Образцов вынул дорогую табачницу, закурил, пуская дым сквозь усы, положил гладкий портсигар перед собой и, постучав по столу, крикнул половому, чтобы принес карты. Потом с треском разломил колоду и, опустив глаза, сказал:
— Прошу, игра начата, в банке тысяча.
Диван затрещал под штабс-капитаном.
— Половина, — сказал он с трудом.
Штатские отошли от печки и нагнулись над свечами.
— Дана, — спокойно ответил Образцов во время молчания, когда слышался только шелест карт.
Так началась игра. Ловкие руки Потапа словно летали над столом, разбрасывая «верные» карты, и, отдав первые ставки, он стал брать, складывая деньги под табачницу. Лицо Потапа точно окаменело, и, словно освещая его, поднимал он иногда злые, серые глаза.
Штабс-капитан сидел с распухшим носом и вытирался, офицеры хмурились, иные грызли усы и торопливо доставали бумажник, штатские осмеливались даже наваливаться сзади на спины. В номере с полосатыми обоями было душно и прокурено. Вдруг на улице затрещали выстрелы, и морозные узоры на окнах осветило багровым светом.
Потап выронил колоду и, поспешно встав, подошел к окну. Там, наискосок, на катке вертелись огненные колеса, трещали бураки, рассыпались фонтаны. И в этом аду бегал, с развевающимися рыжими волосами, и все поджигал сам пиротехник Буров.
Образцов быстро повернулся, обхватил вставшего подле Пряника за плечи и шепнул:
— Ради бога, ты меня любишь?
— Хочешь, я палец отрежу, — прошептал Пряник.
— Хорошо, я верю. Милый, беги сейчас на каток, скажи ей, что я люблю, надень коньки, катайся с нею, я приду.
— Образцов, что же вы, — зашумели офицеры, — мы ждем.
— Одну минуту, господа. Пряник, беги же.
Потап вернулся к столу, сдал карты, облокотился и, улыбаясь, задумался.
— Да ты, братец, раскис! — воскликнул штабс-капитан. — Не вовремя, братец.
Образцов посмотрел на него, топорща усы, потом осторожно двумя пальцами взял несколько карт, рванул, бросил под стол и сказал:
— Спросим новые, правда? Эти попачканы.
На катке в это время по темному льду, по отблескам пламени из десяти адских колес, свиваясь и легко наклоняясь, проносились, как тени, барышни и гимназисты; загородку облепил черный народ, на заборах торчали головы и скрюченные мальчишки, а на льду на скамейке столоначальник Храпов брезгливо морщился, отворачиваясь от жены.