Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы.

Толстой Сергей Николаевич

Опираясь на стену, чтобы не скользить на мокром и липком полу, он повернулся, показав две круглых выступающих ягодицы, на которых, словно татуировка, отпечатался рисунок слоев деревянной скамьи. Наконец, ему удалось восстановить равновесие и, обернувшись, он поднял руку и хотел заговорить, но пот, который тек по его лицу и наполнял его рот, помешал ему произнести Хайль Гитлер! При этом жесте, который они приняли за сигнал к порке, остальные голые мужчины подняли свои веники и начали сперва хлестать друг друга, после чего, по общему согласию, они со все возрастающей грубостью обрушили свои бичи на плечи, спину и ягодицы Гиммлера.

Березовые ветви оставляли на этой дряблой коже белые отпечатки своих листьев. Потом эти следы

краснели и наконец изглаживались. Поросль березовых листьев мгновенно появлялась и исчезала на коже Гиммлера. Голые люди поднимали и опускали свои бичи с яростной грубостью; их дыхание выходило коротким свистом из их вспухших губ. Гиммлер сначала пытался защищаться, закрывая руками лицо. Он смеялся, но насильственным смехом, обнаруживавшим под собой ярость и страх. Затем, когда бичи опустились ниже и стали кусать его бока, он стал поворачиваться то в одну, то в другую сторону, прикрывая живот локтями, вертясь на цыпочках, втянув шею в плечи и смеясь истерическим смехом так, как будто он страдал больше от щекотки, чем от ударов. Наконец, Гиммлер увидел дверь «сауны», открытую за нашей спиной, и, протянув руки вперед, чтобы проложить себе путь, бросился к ней, преследуемый этими голыми людьми, не перестававшими хлестать его. Он удирал бегом, устремляясь к берегу реки, достигнув которого и погрузился в воду.

— Господа, — заявил Дитль, — в ожидании, пока Гиммлер выйдет из бани, — я приглашаю вас выпить по стакану у меня. — Мы вышли из леса, пересекли лужайку, следуя за Дитлем, и вошли в его маленький деревянный домик. У меня было впечатление, что я переступил порог чистенького домика в Баварских горах. В комнате потрескивали и ярко горели еловые ветви, чудесный запах еловой смолы растекался в теплом воздухе. Мы снова принялись пить, хором крича: «Нуха!» каждый раз, когда Дитль или Менш подавали сигнал, поднимая свои стаканы. В то время, когда остальные, потрясая своими пуукко или кинжалами альпенйегеров образовали кольцо вокруг Менша и де Фокса, изображавших последние минуты корриды (Менш был быком, а де Фокса — торреро), генерал Дитль сделал знак Фредерику и мне следовать за ним. Мы вышли из комнаты и прошли в его рабочий кабинет. В углу у стены здесь стояла походная кровать. На полу лежали шкуры полярных волков; постель вместо одеяла была покрыта великолепной шкурой белого медведя. На стенах были кнопками прикреплены многочисленные фотографии горных пейзажей: башен Вайолета, Мармолада, Тофаны, виды Тироля, Баварии, Кадора. На столе, возле окна, в кожаной рамке стояла фотография женщины с тремя маленькими девочками и мальчиком. У женщины было чистое, простое и милое лицо. Из смежной комнаты доносился пронзительный голос генерала Менша, сопровождаемый раскатами хохота, диким воем, шумом топота ног и аплодисментов. От голоса Менша звенели стекла в окнах и оловянные кувшинчики на камине.

— Не будем пока мешать этим детям забавляться! — сказал Дитль, вытягиваясь на своей маленькой походной кровати. Он обратил свой взор к окну, и у него тоже были глаза оленя, униженные и безнадежные, тот таинственный взгляд животного, каким смотрят мертвые. Белое солнце, пробиваясь сквозь деревья, освещало бараки альпенйегеров, вытянувшиеся в линейку по опушке леса, и деревянные домики офицеров. С реки доносились голоса и хохот купальщиков. Гиммлер, розовое пузо Гиммлера… Птица крикнула в ветвях сосны. Дитль закрыл глаза. Он спал.

Фредерик тоже уснул в простом кресле, накрытом волчьей шкурой, вытянув одну руку вдоль тела и положив себе на грудь другую — руку ребенка, маленькую и белую. Это чудесная вещь — быть мертвым. Далекое урчанье мотора, серебристая зелень березового леса. Вот самолет зарокотал ближе в высоком и прозрачном небе. Теперь это было похоже на отдаленное жужжанье пчелы. Оргия в соседней комнате возобновилась с дикими криками, звоном бьющихся стаканов, хриплыми

голосами и хохотом, ребяческим и грубым. Я наклонился над Дитлем, глядя ему в лицо, желтое и морщинистое. Дитль, победитель в Нарвике, герой немецкой войны, герой немецкого народа. Он тоже был Зигфридом, он тоже был одновременно Зигфридом и кошкой. Этот герой, он тоже — «каппорот», жертва, капут. Это чудесная вещь быть мертвым.

Из соседней комнаты доносились пронзительный голос Менша и серьезный — де Фокса, шум пререкания. Я подошел к порогу. Менш стоял перед де Фокса. Этот последний был бледен, и на лице его выступили капли пота. В руках у обоих были бокалы. Окружавшие их офицеры тоже держали в руках бокалы.

Генерал Менш провозглашал:

— Выпьем за здоровье Германии, Италии, Финляндии, Румынии, Венгрии…

— …Кроации, Болгарии, Словакии… — подсказывали остальные.

— Кроации, Болгарии, Словакии, — повторил Менш.

— Испании, — сказал граф де Фокса, испанский посол в Финляндии.

— Нет, не надо Испании! — воскликнул Менш.

Де Фокса медленно опустил свой бокал. Его лоб был бледен и влажен от пота.

— …Испании, — повторил де Фокса.

— Nein, nein, Spanien nicht! [615] — закричал генерал Менш.

— Испанская Голубая дивизия, — сказал де Фокса, — сражается на Ленинградском фронте бок о бок с немецкими солдатами.

— Nein, Spanien nicht! — прокричал Менш.

615

Нет, нет, не Испания! (нем.).

Все смотрели на де Фокса, бледного и решительного, стоявшего лицом к лицу с Меншем и смотревшего на него горделиво и гневно.

— Если вы не пьете за здравие Испании, — сказал де Фокса, я крикну: Дерьмо для Германии!

— Nein, — кричал Менш, — Spanien nicht [616]

— Дерьмо для Германии! — закричал де Фокса, поднимая свой бокал. И он обернулся ко мне с триумфальным блеском в глазах.

— Браво, де Фокса, — сказал я, — ты выиграл свое пари!

616

Нет, не Испания (нем.).

— Да здравствует Испания! Дерьмо для Германии! — кричал де Фокса.

— Ja, ja. Дерьмо для Германии, — ответили хором все присутствующие, поднимая бокалы.

Все обнимались, некоторые катались по полу. Генерал Менш тащился на четвереньках, пытаясь поймать бутылку, которая медленно катилась по полу, удаляясь от него.

XVII. ЗИГФРИД И ЛОСОСЬ

— Кресла, обитые человеческой кожей? — недоверчиво переспросил Курт Франц.

— Да, — повторил я, — это были кресла, обитые человеческой кожей.

Все рассмеялись. Георг Бендаш заявил: — Это должно быть очень комфортабельно.

— Эта кожа очень мягкая, очень тонкая, — сказал я, — почти прозрачная.

— В Париже, — сказал Виктор Маурер, — я видел книги, переплетенные в человеческую кожу. Но кресел видеть мне не приходилось.

— Эти кресла находятся в Италии, — сказал я, — в замке графов де Конверсано в Пулье. Это один из графов Конверсано, около середины XVII века, приказывал убивать своих врагов — священников, дворян, повстанцев, разбойников, и обдирать с них шкуры, чтобы этой кожей обивать кресла в большом зале его дворца. Там есть кресло, спинка которого покрыта кожей с живота и груди одной монахини. На этой спинке еще заметны следы сосков, сосков стертых и изношенных вследствие долгого употребления…