Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы
Шрифт:
— Благодарю, благодарю вас, — начала она тоже каким-то неуверенным голосом, а руки ее судорожно мяли запечатанный пакет.
Настала тишина, от которой у Прокопа сладко и мучительно закружилась голова. Мороз пробежал у него по спине, когда он почувствовал, что девушка украдкой изучает его лицо; но, внезапно взглянув на нее, Прокоп увидел, что она потупилась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Он понимал — надо что-то сказать, чтобы спасти положение, но только беззвучно двигал губами и трепетал всем телом.
Наконец девушка шевельнула рукой, шепнула:
— Вот пакет…
Прокоп совсем забыл, зачем он все время прячет руку за спиной, и протянул ее к пакету. Девушка, побледнев, отшатнулась.
— Вы ранены! — вырвалось
Прокоп быстро убрал руку.
— Пустяки, — поспешно заверил он. — Просто… просто немного воспалилась… воспалилась маленькая ранка… понимаете?
Девушка, все еще бледная, втянула в себя воздух сквозь зубы, словно сама ощутила его боль.
— Почему вы не идете к доктору? — воскликнула она. — Вы никуда не можете ехать! Я… я пошлю кого- нибудь другого.
— Она уже заживает, — запротестовал Прокоп, словно у него отнимали самое дорогое. — Честное слово, все уже… почти в порядке, просто царапинка, и вообще глупости, почему бы мне не поехать? И потом, мадемуазель, в таком деле… Ведь не можете вы послать постороннего, правда? Да она и не болит, смотрите. — И он тряхнул рукой.
Девушка сдвинула брови в строгом сострадании.
— Вам нельзя ехать! Почему вы мне не сказали? Я… я не позволю! Я не хочу…
Прокоп почувствовал себя глубоко несчастным.
— Послушайте, мадемуазель, — горячо заговорил он. — Ей-богу, это ерунда; я привык. Вот смотрите. — И он показал ей левую руку, на которой не хватало почти целого мизинца, а на суставе указательного пальца вздулся узловатый шрам. — Такое уж мое ремесло! — Он не заметил, что девушка отступила, что губы ее побелели, что она смотрит на широкий шрам, пересекающий его лоб от глаза к виску. — Раздается взрыв, вот и все; я как солдат. Поднимаюсь — и снова в атаку, понимаете? Ничего со мной не случится. Ну, давайте!
Он взял у нее пакет, подбросил и снова поймал.
— И не беспокойтесь! Поеду, как барин. Я, видите ли, давно уже нигде не бывал. Вы знаете Америку?
Девушка молча смотрела на него и хмурила брови.
— Пусть говорят, что существуют новые теории, — лихорадочно болтал Прокоп. — Погодите, я им еще докажу, когда закончу расчеты. Жаль, вы в этом не разбираетесь; вам я рассказал бы, вам я верю, вам — верю, а ему — нет. Не верьте ему, — настойчиво попросил он. — Остерегайтесь его! Вы так прекрасны! — восторженно выдохнул он. — Там, на холме, я никогда ни с кем не разговариваю. Это просто деревянный домишко, знаете? Ха, ха, как вы боялись этих голов! Но я вас в обиду не дам, будьте уверены; не бойтесь. Я вас не дам…
Ее глаза расширились от испуга.
— Вы не можете ехать!
Прокоп стал грустным и сразу обмяк.
— Нет, не слушайте меня. Я наболтал чепухи, правда? Просто я хотел, чтобы вы не думали больше о моей руке. И не боялись. Теперь все прошло.
Он превозмог волнение, сдержанный и хмурый от усилия сосредоточиться.
— Я поеду в Тынице и найду Томеша. Отдам ему этот пакет и скажу, что его послала девушка, которую он знает. Правильно?
— Да, — нерешительно отозвалась она, — но вы не можете…
Прокоп попытался просительно улыбнуться, и вдруг его тяжелое, все в шрамах лицо стало почти прекрасным.
— Не надо, — тихо сказала он. — Ведь это… это — для вас.
Девушка заморгала: Прокоп тронул ее до слез. Она молча кивнула, подала руку. Он поднял свою обезображенную левую; она взглянула на нее с любопытством и крепко пожала.
— Я так вам благодарна! — быстро проговорила она. — Прощайте.
На пороге девушка остановилась, словно хотела сказать еще что-то; сжимая ручку двери, ждала…
— Передать… ему… привет? — с кривой усмешкой осведомился Прокоп.
— Нет, не надо. — И она быстро взглянула на него. — До свиданья.
Дверь захлопнулась. А Прокоп все смотрел на нее, вдруг ему стало смертельно тяжко, от слабости голова пошла кругом, каждый шаг стоил ему неимоверных усилий.
VI
На
Но вот он уже в вагоне, и его обуяло безудержное веселье, словно он кого-то перехитрил, от кого-то убежал. «Теперь-то, брат, я уж поеду в Тынице, и ничто меня не задержит!» Едва не расхохотавшись от радости, он удобно уселся и с повышенным оживлением стал разглядывать своих попутчиков. Напротив сидел человек с тонкой шеей, — видимо, портняжка, — худая смуглая женщина и еще человек со странно невыразительным лицом; рядом с Прокопом поместился очень толстый господин. У него было такое брюхо, что он никак не мог сдвинуть колени. За ним, кажется, был еще кто-то, по это неважно. Прокопу нельзя смотреть в окно — от этого кружится голова. Ратата-ратата-ратата — взрывается поезд, все дребезжит, стучит, сотрясается в торопливом беге. Голова портняжки мотается из стороны в сторону, черная прямая женщина как-то странно, словно она деревянная, подскакивает на месте, невыразительное лицо третьего спутника дрожит и мелькает, как в плохо снятом фильме. А толстый сосед — просто груда желе, оно колышется, подрагивает, трясется, и это необычайно смешно. «Тынице, Тынице, Тынице, — скандирует Прокоп в такт колесам. — Скорее! Скорее!» От стремительного движения в поезде стало тепло, даже душно, Прокоп вспотел; теперь у портняжки две головы на двух тощих шеях, обе они вздрагивают и дребезжат, стукаясь друг о друга. Черная женщина насмешливо и оскорбительно подскакивает на сиденье; она нарочно притворяется деревянной куклой. Невыразительное лицо исчезло; там сидит теперь одно туловище, безжизненно сложив руки на коленях; руки подскакивают, как у мертвого, а головы нет.
Прокоп собирает последние силы, чтобы увидеть все по-настоящему; он щиплет себя за ногу, но ничто не помогает, туловище по-прежнему без головы и пассивно подчиняется толчкам поезда. От этого Прокопу становится нестерпимо жутко; он толкает локтем толстого соседа, но тот колышется студнем, и Прокопу кажется, что его толстое тело беззвучно хохочет над ним. Он не может больше выносить это, оборачивается к окну, но там неожиданно видит человеческое лицо. Сначала он не понял, в чем странность этого лица, и долго всматривался, пока не узнал другого Прокопа, который вперил в него пристальный взгляд. «Чего он хочет? — внутренне содрогнулся Прокоп. — Господи, неужели я забыл пакет у Томеша?» Он быстро ощупал карманы, в грудном нашел сверток. Лицо в окне усмехнулось, и Прокопу стало легче. Он даже отважился взглянуть на обезглавленное туловище, — и что же? — оказалось, человек просто спрятал голову под висящее пальто и спит, укрывшись. Прокоп сделал бы то же самое, но боится, как бы кто не вытащил у него запечатанный конверт. И все же сон одолевает его, Прокоп несказанно устал; никогда он не думал, что можно так устать. Он задремал, ошалело вырвался из дремоты и снова стал засыпать. У черной женщины одна подскакивающая голова на плечах, другую она обеими руками держит на коленях; а вместо портняжки сидит пустой костюм, и из ворота высовывается фарфоровая головка манекена. Прокоп заснул, но внезапно очнулся в твердой уверенности, что он уже в Тынице — может быть, кто-то крикнул об этом за окном, потому что поезд стоит.