Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
не за то что по пьянке дала
в воскресенье в районной больнице
от сыпного она померла
царствие небесное
ей за все чудесное
П Р О Щ А Л Ь Н ОЕ Т А Н Г О
Наде Митрошиной.
Она отмучалась
а я освободилася
сижу в гимназии
с распущенной косой
рыдаю как дитя
от горьких Божьих милостей
по лужам скорбных дней
брожу босой
Над клумбою горит
созвездье георгинов
Плывут на юг
народы птиц и журавлей
а в сердце сироты
вновь бросила рябина
кровавых ягод гроздь -
на
Мне снился гимназист
печальный старец юнный
рвалась я в монастырь
но он воскликнул "Нет!"
и твердо спел куплет
и это был дуэт
с его родной
гитарой семиструнной -
про черный в кобуре
семизарядный пистолет
О ландыши весны
о лета жизни жимолость
о ваше благородие
осенние грибы
спасибо Господи
за каждую из милостей
за горечь сладкую…
прости что тихо плачу…
спасибо Господи -
я так или иначе
спасибо говорю
за сей удар судьбы
Над клумбою горит
созвездье георгинов
Плывут на юг
народы птиц и журавлей
а в сердце сироты
вновь бросила рябина
кровавых ягод гроздь -
на свете нет красней
Утро . 7ч.21м. 7 марта 2014г.
Щегол свободы и ласточка любви
Юз Алешковский
Честно говоря, я ожидал чтения очередной монографии, посвященной гению русской (теперь уже и мировой) поэзии, Человеку, чья судьба вечно будет выглядеть в глазах просвещенных людей истинно героической, возвышенно трагической судьбой певца свободы, красоты Творенья, гонимого летописца – свидетеля неслыханно отвратительных уродств, что насаждались дьяволоподобной властью на всех кругах адского террора. И вдруг несказанно обрадовался, читая не просто литературоведческое, точней, поэтоведческое исследование Марины Глазовой, а захватывающе интересный Путеводитель по всем божественным пространствам Рая, по всем, выстроенным исключительно самими людьми, кругам Ада, которые – без поводыря! – прошел поэт Осип Мандельштам. Сей Путеводитель – к нему мгновенно проникаешься благодарным почтением, как к дантовскому Вергилию, – захватывал еще и потому, что он с ревностным вниманием, с проникновенной любовью вел меня то по закоулкам биографии поэта, то по столбовым дорогам его, посланного свыше, призвания, то по замысловатым, но всегда целенаправленным творческим путям, то по истолковываниям символических смыслов строк, строф, целых стихотворений, то по нелегкому бездорожью жизни бытовой, исполненной и маленьких радостей, и легендарных пощечин, особенно словесных, всегда бесстрашно влепленных в свиные рыла лубянских убийц и литподлецов, в вампирские мордасы водилы Страны Советов.
Гений Поэта чувствовал и понимал трагически безумный «поворот руля» и приказные смыслы «советов» Утопии. А сама она, обалдев от принудительного – под страхом расстрела – «энтузиазма», не приметила чудовищно иронического парадокса: погибельные для народов не только России «советы», в сущности, были инструкцией, как следует повыгодней для своей шкуры сверзнуться с винтовой лестницы эволюции и сойти с путей Преображения в безобразные человекозверства, в массовое доносительство, в террариумы лжи, лукаво выдававшей зло за добро, – словом, во все низины того, что в истории Гомо сапиенс всегда являлось и до сего дня является видоизмененными,
Разумеется, в хищнически-злобных глазках нелюди и властительного водилы оболваненных, безмолвствовавших толп, в мстительных зрачках палача всех времен и народов поэт выглядел вредителем литературного процесса, демонстративно не желавшим приравнивать свое перо к «маяковскому» штыку. Однако бесноватый водила, как гиена, играющая с изловленным кроликом, не торопился с казнью обидчика – единственного из российских поэтов, осмелившегося влепить ему по усатым рябым мордасам громоподобную оплеуху «какым-та стышком», который – он это знал – неизбежно станет известным всему миру, ибо звуку, ибо эху таких пощечин – звучать в акустике Истории вечно.
Он бешенствовал от жажды мести, но обдуманно не спешил, наоборот, садистически-сладострастно облизывался, наблюдая за метаниями гонимой жертвы – за поэтом, уже искавшим не спасения, но хотя бы временного пристанища для себя, обреченного на гибель, своей скорбной Музы и будущей вдовы – Наденьки. Водила, коверкая русский язык, заодно оскорбляя дивную музыку языка грузинского, мурлыкал перед сворой раболепствовавших сатрапов: «Какой-то, панимаетэ, ничтожный паэтышка служит нэ нашэй партии, а интэрэсу своей нэбэзызвэстной Музы… Зачэм торопиться с расстрелом?.. Пусть поймет, что ссылка не является пирожным, а лично он – далеко не Сулико и не Наполеон…»
Сердце благодарно автору Путеводителя по Раю и Аду Осипа Мандельштама за то, что она столь щедро проиллюстрировала свой труд отрывками из сочинений поэта, оказав тем самым огромную услугу людям как знакомым с творчеством и биографией поэта, так и не знакомым с ними.
Одно из самых знаменитых стихотворений в русской поэзии ХХ века – стихотворение Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…». Прочитав его последнюю строку: «И меня только равный убьет», нельзя не задуматься: а кого именно поэт – «он же не волк по крови своей» – считает себе равным? Ясно же – причем по простой причине, – что имелся в виду не «век-волкодав», тем более не бездарное ничтожество мясник Джугашвили и, естественно, не его лубянские подручные, не «трус» и не чванливый сановник из «хлипкой грязцы».
Нелепо, да и смешно предположить, что речь идет об одном из гениев прошлого или настоящего, которого Мандельштам мог бы отнести к равному себе и своему гениальному дару, скажем о Данте, Пушкине, Пастернаке или о каком-то другом великом поэте. У строки «И меня только равный убьет» может быть только один, осознанно исполненный справедливой гордости не только за себя, но и вообще за чудотворное явление Поэта в словесности мира, высокий смысл. Он скромно намекает – поэтому не сразу пронзает сердце своей истинностью – на то, что «равных» – кому под силу убить поэта – нет, не было и никогда не будет. Собственно, это и есть залог бессмертия Поэзии, и Мандельштам не случайно не называет имя убийцы, равного себе – Поэту. Сей факт с величественной простотой декларирует такого рода высокое равенство как невозможность Поэзии/Поэта быть убитыми, если уж на то пошло, даже Самим Создателем Творенья, которого Поэт призван славить и, конечно, разделять с Ним все радости существования, трагизм бытия и мучительный миг распятия, к чему Осип Мандельштам, по его собственному признанию, был готов.
Как человека, поэта можно вздернуть на дыбу, удавить, поставить к стенке, стереть в лагерную пыль – тому достаточно примеров в мировой и отечественной истории, – однако написанного вечным пером не вырубить топором временно всесильного водилы.
Поэт всего одной строкой низвел до ничтожной нелюди владык ССП, коллег-лизоблюдов и шарлатанов агитпроповской псевдомифологической туфты, воспевавших обоих человеко-давов, которых до сих пор официально не заклеймили палачами всех народов России, тогда как толпы фанатиков ленинско-сталинской утопии, намеренно извращая почти вековую историю многострадальной жизни нашего Отечества, жаждут «твердой руки».