Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Не знаю почему, по дороге я подумал, что не встречал в жизни ни одного человека, способного подставить левую щеку, когда врежут ему по правой… поступить так, как рекомендовано Спасителем, считают практически невозможным для себя делом девяносто девять и девять десятых всех людей, если не все сто… естественно, вообразить такой вот поступок или допустить его чисто теоретически – это же нравственная суходрочка для множества людей, не только для получившего в рожу или для распустившего длинные свои руки – и тот и другой крайне удивились бы… но вот если бы, думаю, человек встал перед зеркалом и с оттяжкой вмазал сам себе рукою правой – по щеке левой и тут же подставил под левую руку – щеку правую, то обе щеки, если б смогли, расцеловались бы от объявшей обеих совершеннейшей радости… и уважение человека к своей личности тут же намного превысило
Конечно же все эти мысли были не праздными… просто они шли в обход прямого чувства вины, черт бы меня побрал, перед всеми близкими, особенно перед Марусей… былые страхи показались игрушечными из-за дурных предчувствий, теперь уже конкретно связанных с коленкой… всплыл в памяти случай с одной знакомой, ушибшей ногу в турпоходе… и вот – пожалуйста – неизлечимая саркома, медленно развивавшаяся, быстро уволокшая за собой в могилу молодую цветущую особу…
Погода была прохладной, погода уверяла, что Опс славно подрыхнет в салоне… приезжаю, приоткрыв все четыре стекла, иду в клинику, стучу в дверь давно знакомого кабинета… в тот же миг понимаю, что пятиться назад поздно… слышу разрешение войти – не чье-то, а Марусино разрешение слышу… какая-то сила толкает прямо в хребтину – заходи… захожу.
Если б был я папарацци, то постарался бы запечатлеть «ряд волшебных изменений милого лица», после первого взгляда, увидевшей меня подруги… но ни словом, ни кисточкой не смог бы изобразить моментально обогнавшее все мысли выражение удивленных ее глаз, в тот же миг инстинктивно закрывшихся из-за ужаса неверия в действительность, показавшуюся издевательски выморочен-ной… разве передашь натуральность бледности вмиг обескровленного лба, щек, губ… бурю чувств, не успевшую разразиться, застывшую на милом лице, затем быстро с него схлынувшую.
«Да, дорогая, это я, всамделишный Олух, окстись, – бормочу, не зная, что сказать, – к сожалению, не могу упасть перед тобой на колени… в Москве я недавно… чумею от радости, вновь тебя увидев… я к тебе, так сказать, вообще, а в частности с внезапной хворью… если можешь, пойдем куда-нибудь в тихое место, там обо всем расскажу… взгляни мимоходом – не рачок ли?»
Ни о чем меня не расспрашивая и вовсе как будто не испытывая потрясенности, не знаю уж, как набрав в себе сил, Маруся молча потрогала-прощупала онемевший от тягостно тупой боли, злосчастный мой сустав… потом, ничего еще не говоря, словно бы онемев, повела на рентген через служебный вход… там быстро сделали просвечивание и снимок… я не терял надежду, что ничего тут для меня не попахивает керосином… после этого Маруся объявила мне, как впервые явившемуся к ней пациенту:
«Вам, Олух, не следует уподобляться абсолютно безграмотным с медицинской точки зрения больным, ставящим себе из-за страха и мнительности самодельные диагнозы… подождите моего вызова в садике».
Это не был разговор со знакомым человеком, верней, с воскресшим на глазах другом; поэтому обращение на «вы» меня слегка пришибло.
Часа полтора я там ждал, выгуливал Опса, посидел на скамейке, пожалел, что завязал с куревом… потом за мной пришла сестра… в кабинете врача мне пришлось испытать тошнотворное взятие на биопсию клеток ткани… та же сестра проводила меня в кабинет Маруси.
«Извини, – говорю ей, – поскольку тут у вас тоже все продается, все покупается, да и жизнь не легка, я был бы рад отстегнуть кому-нибудь за скорость, внимание и прочие дела… пара стольников баксов – нормально?»
«Постараюсь поторопить лабораторию с вашим анализом… деньги непременно передам – они сегодня к месту и сестрам, и врачам… получки задерживаются, работы до черта… уверена, что дикий разгул различных хворей вызван очевидной общероссийской депрессией… не вздумайте предлагать гонорар и мне… а теперь, больной Владимир Ильич Олух, часа на полтора – я к вашим услугам».
Я
В кабаке я попросил девушку принести полусырой, мелко разрезанный кусок мяса и немного холодного риса для пса, чтобы он не очумел в тачке от одиночества; сервис был нормальным, я бы даже сказал, душевным; все, мною принесенное, Опс слопал с журнального листа и дал понять, что я дрянь, ибо оставил его одного… валяй, мол, иди, я не прочь вздремнуть, иногда ваш брат достоин презренья…
Разговор у нас поначалу не клеился; тогда я решил разом посвятить Марусю в старые свои, вполне серьезные, а не надуманные страхи, понятное дело, подогревшие старую страсть побродяжничать по белу свету; рассказал все так, как оно и было; нисколько себя не обеливал – просто проклял свою тягу к авантюрным играм.
«Побродяжничал… Италия прекрасна… но разве не естественно, что захотелось домой?.. можешь не верить, но, кроме всего прочего, я затосковал по тебе и Михал Адамычу – обо всем знал только он один… должно быть, я что-то такое почуял… тебе, вероятно, известно, что именно… Царствие ему и его жене Небесное… ну а что я?.. мне и путешествовалось, и жралось, и пилось… жизни не хватило б осмотреть сокровища старины и прелести пространства… если захочешь, да и я, даст Бог, не подохну, побываем там вместе… новые порядки жизни не удивляли… они сразу же стали казаться привычной для меня нормой давно налаженного быта… наслаждался простой, совершенно обыкновенной, вроде бы данной от века свободой и разными мелочами, мгновенно привыкаешь к которым… однако ж время шло, пришлось его убивать так и эдак… потом потянуло сюда, домой… поверь, это никакой у меня не квасной и не гражданский патриотизм, не неврастеническая, как у некоторых, от себя убегающих особ, тяга к перемещениям в пространстве… это или инстинкт, велящий помереть в родной хате, или один из видов животной тоски… странное дело, даже русский, всегда казавшийся третьим моим родным языком, вдруг взял и выбился в самый первый… и пошел я, сама знаешь куда – в кассу, виза в порядке, купил билет… необыкновенно свободным чувствуешь себя чуваком, когда все это делается так просто и быстро… даже мысль о бушующем тут у вас хаосе не доводила до отчаяния… сейчас думаю: не предчувствием ли все это было, заодно и велением судьбы лечь в родимую могилку, где, Господи, прости, вместо меня истлевает Николай Васильич Широков?.. ты же знаешь, я не помесь меланхолика с ипохондриком, не тоскую по хвори да по немочи, как один наш общий знакомый… не пес я, скучно которому жить без охоты за блохами, зачем-то выведенными хозяином… даже если б не замочили в разборках одного за другим трех людей, из-за которых экстренно пришлось свалить, все равно я бы вернулся… и вот – на тебе: сначала убийство друзей, теперь сам в глубокой… если у меня рачок, то наконец-то я начисто продулся, что – согласись – бывает… ну что ж, немного поторчу и я в таможенной очередище на тот свет… и тоже услышу, как скажет Харон: «не бзди – погрузимся, через Стикс без остановок, далее везде».
«Ушиб когда-нибудь получал?»
«Нет, не было ни его, ни травм, ни вывихов… давай, не будем об этом – так и так никуда не деться от случившегося… не обижайся и прости, что не звонил… но ведь ты сама рассказывала однажды о довольно странном чувстве, мешавшем тебе снять трубку и сказать предкам, так, мол, и так, со мною все о'кей… ты помалкивала, пропадала трое суток в Питере, все тут метали икру, в том числе и я… твои предки обзванивали ментов, больнички, морги, но потом ты говорила, что была совершенно уверена: раз у тебя все о'кей, то вроде бы никто не должен о тебе беспокоиться, потому что живая связь живых людей непрерывна, не так ли?.. ей-богу, я и здесь и там часто думал о тебе и о себе точно так же… если же не умничать и не разглагольствовать, то хотелось бы разрешить давнишнее недоумение: дашь ты мне наконец или не дашь?»