Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
51
За день до похорон друзей я прикупил в театральном магазинчике набор различных мужских гримов и паричков для пьесы бывшего босяка «На дне», кишевшей отвязанными бомжами… чуть не блеванул от рекламы «Имеем все для любителей самодеятельных трагедий, драм, комедий, мюзиклов, опер и как бы балетов наших дней!..» словом, купил все для придания себе вида невзрачного бомжа и опустившегося человечка с усами и отросшей сивенькой бородкой.
Атмосфера в доме была грустной – не до бесед с прилетевшим из Англии Кевином; днем Котя ошивался у него в отеле, вечером приходил домой.
Поутрянке я загримировался, былые вспомнив детские мечты заделаться либо Холмсом, либо международным Штирлицем; Котя выдал мне какое-то старое тряпье; на Тверской попытался снять такси, но и леваки, и таксисты, едва
Тащусь по аллейке кладбища походкой человека, вынужденно плетущегося неизвестно куда… и вдруг ни с того ни с сего воображаю, что вижу идущую мне навстречу Марусю… бросило в жар кашеобразной помеси страха со стыдом… показалось, что паричок подпрыгнул на башке, что грим вот-вот размажется по роже…
Мне так вдруг захотелось увидеть Марусю, успев при этом, скажем, волшебно предупредить возможный при такой встрече шок, что я стал выискивать свою подругу среди шедших навстречу молодых женщин… меня по-прежнему подташнивало от подляночной заделки туфтовой смерти… только то утешало, что Марусю и предков так же, как Котю, Опса, Кевина и писателя, сначала ужасно поразит, потом безумно обрадует чудесное явление живого и невредимого Олуха…
Раньше всех являюсь на «кладбище с большим будущим» и, само собой, с не менее огромным прошлым… брожу неподалеку от церкви, отпевали в которой обоих моих друзей, а теперь вот с минуты на минуту должны были их вынести… неподалеку, напоследок упиваясь последними глотками воздуха и света, смиренно ожидали своей очереди покойники в безумно дорогих гробах… рядом с ними – гробы обыкновенные, то есть дешевые… бедняцкая их простота скорбней пронзала душу, чем сиюминутное – перед обреченностью на долгое гниение и тленье – тщеславье позолоты, лака, мореных древесных пород и прочего похоронного марафета… такое же скорбное, но достойное впечатление производили на меня крашеные оградки, похожие на спинки железных кроваток людей, усопших смертным сном… деревянные, иногда сваренные, перекладины крестов на скромных, полузаброшенных могилках, красные звезды безбожников, жалкие совковые таблички… «Сафоновой А. Б., члену профсоюза… временно ушедшей от нас»… вперемежку с такими захоронениями возвышались новенькие, громадные, мраморные и гранитные надгробья совсем молодых, вроде меня, людей и их соседей по разборкам, быть может, врагов и конкурентов… железные с бронзовыми набалдашниками решетки оград и надписи, надписи, надписи… «Вечно живому кенту Серьгану, несвоевременно павшему в жестокой разборке с хорошо вооруженными силами зла»… и все в том же стиле.
Я подошел поближе к церкви; какой-то хмырь, вышедший покурить (внешне добродушный, если б не бульдожьи челюсти, всегда готовые к мертвой хватке), говорил менту в генеральской форме:
«Отпевание, Матвей Степаныч, закончилось достаточно классно – как Апостол Павел прописал».
От шедевров его новоречи так и шибало мелодией «Мурки»… мне стало совсем уж тоскливо и горько… блатная песенка, с детства знакомая, как назло, путалась в извилинах мозга, издевательски навязчиво подтрунивая над порядком издерганной моей психикой… как Апостол Павел прописал… как Апостол Павел прописал…
Вдруг меня разобрал – именно разобрал на части, а не взял в охапку – нервозный смешок… вот и я, думаю, недавно отпет и похоронен… двинулись поминать… одни чистосердечно страдали… кое-кто притыривал аппетитец, иные не скрывали острейшей жажды поддать… скорей всего, говорливый, бестолково начитанный, верней, «нахватавшийся культуры», главное, живой еще дядюшка, между прочим, тезка Апостола, кинул речугу насчет чудовищной потери «незабвенного племяша, Володьки Олуха, родного, гадом быть, Вована… Царствие ему как бы Небесное, имею в виду не СССР, а покойного, однозначно ушедшего от нас»… на тех по мне поминках только у осчастливленного случаем Михал Адамыча легко было на душе от всей этой затеянной мною, идиотом, фармазонской трагедии…
Потом, чтоб никаких ни в ком не вызвать подозрений, следил я издали, как вынесли два закрытых гроба… слава Тебе, Господи, что любовь напоследок блеснула им обоим улыбкою прощальной, а смерть была мгновенной – без появления в сознании чудовищного образа потери счастья новой жизни.
На меня никто не обращал внимания; среди провожающих, кроме Коти с Кевином, полно было знакомых, бывших теневиков, людей очень влиятельных, и их телохранителей… вот отслужил свое батюшка – необыкновенно приятный молодой человек… непременно
Распоряжался всеми делами тот самый человек, выходил который с отпеванья покурить с генералом; он и деловитей других суетился, и лично потом поставил на табуреточку пару стопок водки с двумя бутербродиками; поставив, произнес надгробную речугу.
«Вы, некоторые дорогие дамы и господа, пожалуйста, не лыбьтесь и чисто демократически продолжайте застойное свое недоверие, понимаете, к религии, если, так сказать, оно у вас имеется… теперь за религию не то что со службы не вышибут с потерей партбилета и персоналки, но, наоборот, покойный активно содействовал практически свободной реанимации религиозных услуг помершему населению страны, что были отняты у него вместе с ликвидированными ангелами… тогда как они знаково существовали и эффективно существуют в настоящее время для правительства, всенародной энергетики и лично Бориса Николаевича, от администрации которого послана сердечная гирлянда, возглавляющая похоронную клумбу нашей с вами памяти… так что смело проникнемся возрожденным к жизни отпеванием и, конечно, пожелаем отнятым у нас с вами душам счастливого захоронения их личных тел, а также дальнейшего перемещения туда, куда положено, никто не знает куда именно, но как Апостол Павел прописал… по этой же причине смело обещаю всем телам, злодейски умерщвленным после заказных убийств, что рыночная свобода – это и есть конкретика всенародного капитализма плюс демократическая электорация всей страны…»
Распорядитель говорил бы еще и говорил, но генерал налил ему полстакана, тот жахнул его залпом и подавился околомогильным бутербродиком… кто-то стал передавать по рукам прощальную бутылку, потом вторую, потом третью… тут меня подстегнула безумная страсть выпить за помин души погибших… плевать – узнают или не узнают… быстро подхожу, извиняюсь, беру из чьих-то рук бутылку и глотаю прямо из горла… перекрестившись, занюхиваю рукавом – помянул… молча отхожу в сторонку… вот и все, думаю, вот и все.
52
Вскоре оказалось, что Г.П. то ли предчувствовала надвигавшуюся смертную беду, то ли сама жизнь заставила – в счастливейшие из дней существованья, осененные взаимной любовью, – оставить у нотариуса завещательное распоряжение.
Через неделю после поминок, которые устроили мы с Котей, Кевином и Опсом, – без гостей и писателя, целыми днями забивавшего на бульваре «козла», знакомый нам еще по школе начинающих нотариус Куроедов вызвал Котю в свою контору для оглашения завещания.
Все свое имущество, то есть банковский счет, фотоальбомы, кое-какую ювелирку, хранившуюся в каком-то банке, книги, антиквариат и прочие дела Г.П. оставила Коте; о ее бывшем не было сказано в завещании ни слова; она и так была уверена, что Котя не бросит спивающегося папашку на произвол судьбы; Котя действительно сразу же объявил ему о получении два раза в месяц пенсионной суммы в баксах, но при условии не спиваться – чтоб хватало на жратву, разные мелочи, но иногда и на поддачу.
Писатель сначала кокетливо закочевряжился: «От нее?! – да я, даже с голоду, допустим, на самом что ни на есть высоколобном подыхая месте, ни хера не приму от беглой половины даже пол-лимона!.. это же фактическая пощечина, призывающая пригласить, то есть вызвать к барьеру заграждения дуэли, известно, понимаете, кого и зачем в какое подмосковное место… впрочем, согласен принять ради уважения большой роли покойной в моей предыдущей семейной жизни на руках с сыном и творчеством… боюсь, что это тост, налейте, спасибо… вы, Котя с Вовой, хоть понимаете, являясь породистыми щенками, что таких всенародных прозаиков, как я и Шолохов, правительство должно держать на самых что ни на есть персональнейших пенсиях?.. однажды, видит бог, выйду на хер с бодуна на то же Лобное место – не менее – и просто брошу в лица Мавзолея и прочих назаслуженных урн с прахом – все к ебени матери откровенно брошу свои недопропитые ордена и медали во главе со Звездой Героя еще далеко не капиталистического труда, будь он, уверяю вас, проклят вместе с социалистическим… пью за капитализм с лицом Геращенки, неоднократно знаком с которым по кремлевским банкетам».