Собрание сочинений в шести томах. Том 2

Домбровский Юрий Осипович

Курт слез с мотоцикла и пошёл вперёд.

Эсэсовец, здоровый, широкоплечий, молодой, посмотрел на него и равнодушно крикнул:

— А ну, в сторону!

Курт мигом стащил шляпу.

— Я смотрю, вы мою машину пропустили, а меня — нет, — сказал он, ласково улыбаясь. — А мне ведь её принимать надо.

— Отойди, нельзя! — крикнул военный и повернулся к нему спиной.

Но он всё не отходил, стоял, улыбался, мял в руках шляпу и повторял:

— Два ящика бемского стекла. Ведь их распаковать нужно. Если неумеючи, так и перебить недолго.

— Ох, и будет же тебе сейчас бемское стекло! — сказал один из шофёров,

приглядевшись к нему. — Куда ты лезешь? Сказано — нельзя, значит, надо ждать.

— Да ждать-то я не могу, у меня там хозяйство.

Эсэсовец вдруг повернулся, шагнул к нему и схватил его за лацкан пиджака.

— Иди сюда, — сказал он негромко. — Ты откуда? Губерт, посмотри-ка его!

Маленький кривоногий человечек с жгучими чёрными глазами и маленькими острыми зубами подхватил его и потащил за плечо в сторожку, что стояла по ту сторону виадука. Около неё теснилось ещё несколько легковых машин, все, однако, не слишком дорогих марок. Громко переговариваясь, стояли военные. Эсэсовец стукнул в дверь, и оттуда вышел человек.

— Вот, — сказал маленький кривоногий. — Кто такой? Зачем? Откуда он? Ему говорят, а он не слушает.

— Из Монтивер? — спросил военный.

— Чего это? — не понял Курт. — Я от самого Курцера, вот вам все документы.

Курт полез в сапог и вытащил красную книжечку с вытисненной золотой надписью: «Проезд на мотоцикле всюду». Военный внимательно поглядел на неё и спросил:

— А подписывал кто?

— Сам Курцер, — гордо ответил Курт.

— Курцер? — военный удивлённо поднял брови. — Но как же... А ну, сюда! — он взял его за плечо и втолкнул в сторожку.

Курту бросились в глаза цветочные горшки на подоконнике, большая хромолитография, — девушка кормит из рук лань, — стол, покрытый газетой, и человек, который, наклонив голову, что-то писал. Когда дверь отворилась, человек повернулся и посмотрел на входящих. Это был Кох.

— А, садовник! — сказал он довольно. — Опять за стёклами пришёл?

— Да вот, ваша милость, — пожаловался Курт, — я показываю пропуск, а меня за плечо и прямо сюда.

— «За плечо и сюда»? — улыбаясь, передразнил Кох. — Сам, наверное, и наскандалил. В чём дело, ефрейтор?

— Задержан как подозрительная личность, — сказал ефрейтор. — Прёт на мост с мотоциклом и знать ничего не хочет.

— Да у меня там горшки, — заволновался Курт, — как же так? Я им объясняю человеческим языком: «Пустите меня, мне там горшки принимать да стекло сгружать».

— Значит, достал стекло? — спросил Кох.

— А как же! Раз вы записку мне такую дали, — гордо ответил Курт.

Кох засмеялся.

— Вот пристал ко мне, — объяснил он ефрейтору: — «Давай я пойду в собор, двери выламывать, там, я доглядел, в дверях стекло хорошее. А мне его под огурцы нужно». Ну, ладно. А сейчас ты, садовник, что же, домой едешь?

— Домой, — сказал Курт. — Да вот не пускают. Остановили, да и...

Дверь быстро отворилась и вошёл военный. Едва переступив порог комнаты, он быстро рванул пуговицы на сером форменном плаще, сбросил его на табуретку и стал осматривать.

— Сволочи, прожгли-таки! Как ни берёгся, а зацепило.

— Как же так? — спросил Кох. — Ты что, в самый пожар, что ли, совался?

— Да чёрт его знает, как. Нет, я и близко не подходил. — Он сунул в дыру палец. — И ничего не поделаешь — резина, не зашьёшь. Слушайте, я десять человек отправил в город.

—

Это зачем? — спросил Кох.

— Да рассказывают интересные вещи. Оказывается... — Он посмотрел на Курта и осёкся.

Кох снова посмотрел на Курта.

— Говори, говори! — сказал он.

— Эта рыжая девка...

— А-а, про рыжую... Ну ладно, это потом. — Он подошёл к двери, приотворил её и крикнул: — Курта Вагнера в усадьбу с мотоциклом пропустить! — Он закрыл дверь. — А то он у меня все стёкла из рам потаскает.

— Эй, Курт! — вдруг окликнул военный в прожжённом плаще. — Ну, как тебя? Псст! Ну, стой, раз тебе говорят. — Он крикнул в дверь: — Фердинанд, отдайте ему, чтобы больше с ней не возиться! Повесишь на стену у себя, деревня!

Курт ничего не сказал и даже не поблагодарил. Он молча сел, молча включил мотор и только на дороге развернул свёрток, что ему положили на заднее сидение.

«Что за чёрт?!» Это была картина на стекле: небо, деревья, отвесная скала, и с неё падал бугристый, пенистый водопад. Там, где должна быть вода, картину выложили перламутром — она переливалась и поблёскивала. То был один из местных сувениров, дешевизна и низкопробность которых вошли чуть ли не в поговорку. Курт посмотрел, пожал плечами и хотел выбросить её вон. Но потом о чём-то подумал и положил обратно. «Откуда они её взяли?» Он посмотрел по сторонам.

Тихий, мирный пейзаж — все холмы да кустарники, чёрные, низкие, пролетали мимо него. Когда они делались ниже или пропадали вовсе, как на ладони становились видными огороды, зелёные квадраты полей и среди них домики, похожие на конфетные коробки. Но чем дальше, тем садов и огородов становилось меньше, появилась река, и домики ушли куда-то в сторону. Зато опять начали разрастаться круглые, колючие, сердитые кусты. Чем дальше, тем всё больше было их и пышнее они становились. Иногда попадались большие кирпичные строения — не то склады, не то какие-то небольшие заводики, — но, собственно говоря, всё это ещё шли пригороды и дачные места.

Когда Курт выезжал из города, день был туманный, серый, небо покрывали сочные тучи, и казалось, что вот-вот соберётся и хлынет дождь. Но вдруг подул ветер, тучи разошлись, и тогда почти вспыхнули на солнце влажные, круглые, густые кусты с красными осенними ягодами. Курт увидел и розовые крыши, и деревенские строения, и небольшой католический собор, похожий на крупный, серый кристалл.

Из-за поворота почти прямо на мотоцикл выдвинулась толпа арестованные и их конвой. Курт остановился, разглядывая их. Арестованных было человек пятьдесят. Они шли посредине дороги, по три человека в ряд, заложив назад руки. У одного, первого, были надеты наручники. То был здоровенный молодец с длинным загорелым лицом. От виска у него, через глаз и до губ шла синяя полоса, — наверное, ударили кнутом. Рукав рубахи оторвался и висел на одной ниточке. Вместо ворота моталась бахрома. Парень шёл медленно, с трудом переводя хриплое дыхание, и, видимо, его уже лихорадило. Проходя мимо Курта, он мельком, быстро поглядел на него, но такой это был взгляд, что Курту стоило физического усилия не опустить голову. Он скорей перевёл глаза на другого. То был ещё мальчишка, лет восемнадцати, очень испуганный, бледный, с какой-то почти бессмысленной улыбочкой на губах. Видимо, всё не мог примириться с тем, что его уводят, всё поворачивался к товарищам и старался им что-то объяснить: