Собрание сочинений в шести томах. Том 2
Шрифт:
— Так что тогда? — спросил он с той же издевательской вежливостью. Вот вы говорите: «вызывает вас, совершенно незнакомого человека». Хорошо! Незнакомого! Ну а где же знакомые тогда были? Вот возьмём, например, вас! Вы, очевидно, считаете себя очень близким человеком к профессору? Так где же вы были все эти дни? Не моё, конечно, дело, но разрешите заметить, ваше присутствие было бы крайне желательно.
— Я был в тюрьме, — ответил Ганка и вдруг быстро вскинул голову. Курт, Курт, вы же
Курт смотрел на него с усмешечкой.
— Вот теперь и подумайте, господин Ганка, что за чушь вы говорите! Я незнакомый человек, вы сами же так выразились, садовник, вообще чёрт знает что такое, ведь так?
— Ну, ну?
— Ну, так? И он меня вызывает затем, чтобы о чём-то поговорить со мной наедине, да ещё о чём-то таком, что касается вас. Ну, скажите, похоже это на правду? Вот вы на его месте поступили бы так?
— Да, — сказал Ганка и опустил голову. — Но что же мне теперь делать, что делать?
— А за что вы были в тюрьме? — спросил Курт, подходя к клетке и дотрагиваясь до покрывала. — Вы давно здесь?
Ганка опять смотрел на его улыбающееся лицо, на вздёрнутый нос, лоб, очень выпуклый, такого, как он считал, — не по Лафатеру ли? — никогда не бывает у умных людей, на маленькие, острые зубы, быстро переводил взгляд на тщательно расчёсанные, сверкающие от какого-то масла волосы, и ему становилось всё яснее и яснее, что ровно ничего существенного этот человек знать не может.
«Но зачем же всё-таки вызывал его профессор?»
Курт смотрел теперь на Ганку серьёзно, неподвижно, прямо и как будто что-то соображая.
— Сколько я тут? Да вот около двух недель, сударь. — Он ещё немного подумал. — Да, да, около двух недель. — Он вдруг вздохнул. — Нехорошие тут дела творятся, очень нехорошие!
Ганка посмотрел на него, спросил: «Да, нехорошие?» — и вдруг почувствовал испарину и приступ тошноты. Он взглянул в лицо Курта, но только и увидел перед собой это курносое, глуповатое лицо, с выпуклым лбом и жирными волосами — всё остальное бежало мимо него сплошным красочным потоком.
«Упаду, — понял он, хотел опять сесть и сейчас же подумал: — Только бы не на клетку». Потом у него заскрипело на зубах от противной кислоты, пол стал как-то боком, ноги вдруг подсеклись, и он тяжело сел на пол.
Он пришёл в себя оттого, что ему прикладывали ко лбу тряпки с холодной водой, — он кашлянул, слепо провёл рукой по голове и сбросил тряпку. Она, как дохлая лягушка, сочно шмякнулась на пол, и это привело его в себя окончательно. Он сел и бодро сказал Курту:
— У меня немного кружится голова, нет ли у вас воды?
Но Курта около него не было, он поискал его глазами и не нашёл. За пёстрой ширмой
«Что он там делает?» — подумал Ганка и хотел было встать на ноги, но все предметы опять заструились перед ним, как вода, к горлу подкатывал круглый, скользящий шар, он сплюнул и повалился головой на подушку.
Курт вышел из-за ширмы, осторожно неся в руках большую кружку с дымящейся жидкостью, и поставил её на стул.
— Голову поднять можете? — спросил он коротко.
— Ничего, ничего, — забормотал Ганка, — ничего, я сейчас...
Курт обхватил его руками за плечи, приподнял немного и поднёс кружку к его губам.
Ганка хлебнул, обжёг язык и замотал головой. Питьё пахло мятой и какой-то распаренной травой, а через всё это пробивался противный запах спирта. Когда он сделал первый глоток, то ему показалось, что он проглотил кусок динамита и вот-вот ему оторвёт голову, но Курт держал кружку около его губ, и он невольно ещё сделал глоток, а потом и ещё один. Приятная теплота поползла по его телу, и сразу перестало тошнить.
— Ну, вот, — сказал Курт откуда-то издалека, — теперь хоть опять вы на себя стали похожи. Лежите только смирно и не двигайтесь, а то вас опять начнёт тошнить. Долго вы там просидели, в тюрьме-то?
— Я? В тюрьме? — спросил Ганка. — Да нет, недолго, что-то очень недолго. Около двух недель. А вот видите, в это время... Да что ж я около вас, — снова всполошился он вдруг. — Мне надо же... — он завозился на подушке.
— Ну, вставайте, вставайте, — сказал Курт добродушно, — посмотрю я, как это у вас получится. Ну?!
Но Ганка лежал уже опять, закрыв глаза и тяжело дыша открытым ртом.
— Ну, так что же вы не встаёте?.. То-то! Никуда вы и не встанете, никуда не пойдёте, да и незачем вам, по правде сказать, ходить. Разве вы не понимаете, что в доме не до вас? А вот что мы лучше сделаем. Я сейчас лучше призову к нам Ланэ...
— Да, да, — забеспокоился Ганка, — Обязательно Ланэ! Мне самому нужно было бы сходить за ним, ведь это так неудобно, что вы пойдёте от моего имени.
— Да лежите, лежите, — твёрдо сказал Курт, — сейчас он будет у вас.
Ланэ сидел около Ганки и плакал.
Платок его был уже мокрый, и он комочком положил его на колени.
Несколько раз он начинал было говорить, но, сказав два слова, махал рукой и шептал: «Нет, не могу, никак не могу», — и снова плакал. Наконец Ганке это надоело, и он сильно и грубо дёрнул его за рукав.
— Ладно, — сказал он, — будет!
Ланэ всхлипывал.
— Ну, слышите? Я же вам сказал — будет! Расскажите мне, как это произошло.
Ланэ поднял на него красные воспалённые глаза.