Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)
Шрифт:
– Ну, куда же ты? Ну, покопай хоть немножко-то!
– Думаешь, что председателева дочка, то тебя все и слушаться должны?
– сердилась Раиса.
И ушла. А за ней неожиданно ушли две девочки поменьше - Анюта и Поля-Полянка.
Груня вспыхнула от гнева и обиды. К тому же у нее на ладони прорвалась мозоль, и было очень больно. Но Груня молчала. Попробуй пожалуйся - тогда и все жаловаться начнут.
Тяжелая, сырая земля не рассыпалась под заступом. Она туго резалась блестящими, влажными ломтями, и эти ломти, отрезанные заступом, надо было разбивать на
Заступ становился все тяжелее и тяжелее, и Груня чувствовала, как из ее рук постепенно уходит сила, руки делаются мягкими, слабыми и не хотят слушаться...
Груня старалась не думать об этом - ребята ведь работают же! Стенька режет землю и бьет комки, будто у нее руки железные. Да еще и смеется. Да еще все время рассказывает разные истории - такой уж у нее неумолчный язык.
И долговязый Женька работает, не жалуется. И Федя. И Ленька Козлик. Козлик - слабый, он то и дело отдыхает. Но не уходит.
А вот и Трофим тащится.
– Ты куда идешь, Трофим?
– сказала Груня.
– На эту работу я тебя не наряжала. Ты что ж, бригадира не слушаешься?
Трофим остановился. Он не мог понять - сердится Груня или шутит. Но обратно все-таки не пошел. Так и стоял молча, пока ребятишки работали. Груня поглядела на него и засмеялась:
– Смотрите, Белый Гриб стоит!
Груня смеялась, а сама только и думала, раз за разом всаживая заступ в землю:
"Ой, хоть бы поскорее обед кончился! Хоть бы поскорей пришли! Ой, совсем мочи нет!"
Отдыхать она не хотела - ей надо было выдержать бригадирскую марку. А то сядет бригадир отдыхать - какой же пример ребятам?
И когда она почувствовала, что разбивает последний пласт и что заступ сейчас выпадет у нее из рук, из кустов на дорогу вышли колхозники. Груня остановилась, выпрямилась, воткнула заступ в землю:
– Кончайте, ребята!
– и блаженно перевела дух: выдержала!
Нет, все-таки трудно быть бригадиром!
НЕОБЫКНОВЕННАЯ ВСТРЕЧА
Да, трудно быть бригадиром.
Груня сидела на обгорелом, обмытом дождями обломке бревна. Тут раньше стояла их изба - горница с голубыми занавесками, кухня, сени, чулан. А там, сзади, двор. Во дворе под крышей ласточки всегда вили гнезда. Ничего не осталось. Одни головешки да обломки кирпича.
Груня держала в руке только что найденный в золе осколок розового блюдца. Это было Грунино блюдце. У нее тогда и чашка была такая же розовая. От чашки даже и осколков нет...
Груня задумчиво и долго смотрела на скворца, который распевал над головой, у скворечни. Странно было видеть скворечню, когда рядом нет избы. И палисадник тоже. На сиреневых кустах развертываются темные блестящие листья. Напористо лезут из-под земли крупные светло-зеленые побеги мальвы. Скоро они поднимутся выше изгороди, стебли их подернутся серебристым пушком, развернутся круглые шершавые листья - и по всему стеблю, изо всех пазушек полезут светлые шелковые бутоны, раскроются, распустятся малиновые, розовые и алые цветы. И дела им нет, что маленькие веселые окна больше не смотрят на них. Им бы только весну да солнышко!
– Здравствуй, хозяюшка!
–
Груня быстро обернулась. Возле разрушенной печки стоял незнакомый человек в защитной фуражке и в кителе.
"Начальник какой-то..." - подумала Груня. И тихо ответила:
– Здравствуйте.
– Ну, что же ты тут сидишь, девочка?
– Так.
– Наверное, по своей избе горюешь?
– Нет.
– Ах, нет? Вот как! Ну тогда, значит, у тебя еще какая-то забота есть.
– Никакой у меня заботы нету.
– Неправда. Есть.
Начальник сел поодаль на сухой пенек и достал тяжелый блестящий портсигар.
Груня опустила глаза и уставилась в розовый кусочек разбитого блюдца. Может, вскочить да убежать? Но дядька, кажется, ничего, не сердитый. И почему это он про ее заботу спросил?
– Хочешь, я скажу, о чем ты думаешь?
– опять заговорил начальник. Сказать?
Груня улыбнулась:
– Скажите.
– Ты думаешь: "Вот какой счастливый скворец - его дом цел остался, а мой сгорел!" Так?
– Нет, не так.
– Не так? А ну-ка, покажи руки. Ладони покажи!
Груня повернула руки ладонями вверх и покраснела. Кабы знала, вымыла бы получше!
– Хорошие руки, - сказал начальник, - с мозолями. Вижу, работаешь хорошо.
Груню обрадовала эта похвала. Она осмелела.
– Нет, не очень хорошо работаю, - сказала она. И снова лицо ее стало задумчивым.
– Хочу, чтобы хорошо, а не выходит.
– А что же не выходит-то?
– Да вот не знаю. Ребята меня бригадиром выбрали. А сами не слушаются. Мы вот сейчас поле под овес копаем. А Раиса шваркнула заступ да с поля домой - у нее спина заболела! А разве у нас-то не болит? Мы уж вот пятый день копаем, а она и не идет даже! Я зову, а она: не пойду - и все! И вот Федя тоже. Чуть заглядишься, а уж он руки опустит и стоит, как овца на полднях, отдыхает. Ну, Козлик у нас слабый, пускай. А Федя здоровый, как кабан. А Ромашка только и знает: "Не командовай!"
– Так не говорят - "не командовай".
– Я знаю. Это он так говорит: "Девчонка, а командовает!" А я не могу его переспорить. Нет, не умею я бригадиром быть!
– А ты думаешь, кто-нибудь сразу умеет? Никто сразу не умеет. Это нелегко. Но что же делать? Мне вот тоже нелегко бывает.
– Вам?
– Да, мне.
Начальник вдруг посмотрел на Груню усталыми глазами, снял фуражку и провел рукой по гладким светлым волосам.
– Да, разорили вас! Крепко вас разорили, до корня.
Груня молчала. Над головой, у скворечни, по-прежнему веселился скворец.
– Ну ничего, - продолжал начальник, - поднимемся. Только рук опускать не надо. Со временем все опять будет, как было.
– И Городище будет, как было?
– Еще лучше будет! Посады встанут новенькие со смолкой, заблестят крышами, засверкают окнами... И петухи опять запоют. И стадо пойдет по деревне.
– И коровы опять будут?
– Будут. И овцы будут. И лошади.
– И скотный двор?
– И скотный двор поставим. Со стойлами. С окошками.