Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
А он повернулся к Фомушкину и сказал тихо и строго:
— Валерий Гаврилович, не вмешивайтесь в это дело. Вашей власти тут нету: видишь, метель начинается.
Первым вскочил Конек, — кажется, в ту же секунду, как рванулся Фомушкин. За ним все остальные шоферы. Они кричали наперебой:
— Нашего бить?
— А ну, братва! Дадим им всем на добрую память!
— Бери лопаты!
— Бей их, так их мать!
— Уходи, уходи! — настаивал Фомушкин, пятясь назад вместе со мной.
Что скрывать: не очень хотелось, чтобы кто-то огрел лопатой
— Дать тебе?! Дать, гроб тебе?!
Митяй не стронулся с места. Он вынул из кармана кусок сала, отрезал финкой ломтик и спросил у Конька:
— Шамать хочешь, младенец? — И улыбался, увидев, как Конек сдал, а остальные присмирели. Затем он решительно шагнул к Совкину, что стоял у борта машины, зажав челюсть обеими руками.
Совкин попятился назад:
— Ты что? Ты что? — мычал он сквозь ладони.
Их было десять человек. А Митяй ходил среди них, подняв теперь голову. Совкину он сказал просто и даже снисходительно:
— Да ты не пяться раком. Значит, драться не будем?
— Пошел ты к черту! — И все-таки пятился.
— Не будем так не будем. — Митяй вплотную подошел к Совкину.
Тот перестал отступать и спросил с озлоблением:
— Ну, за что ударил?
— Это другой разговор! — воскликнул Митяй. — Это можно обсудить чин по чину. Блямбу я тебе прописал с точным адреском — за «каторжника».
— А сам как называл? — вспыхнул Совкин, чуть даже подскочив на месте.
— Э-э! Не-ет! Тут две вещи разные — «Сова» и «каторжник», — возражал ему Митяй уже мирным тоном.
Шоферы сгрудились у огня, и, как это ни странно, некоторые уже посмеивались.
— Не хочу быть каторжником, — сказал Митяй. — Ты это понимаешь? Восемь лет — понимаешь?
— Хватит! — заорал Совкин. — Сам пять лет проглотил. А ты, как сука… скорей бить!
— Да я и ударил-то в четверть силы. От такой блямбочки, если по-настоящему, челюсть расходится по компасу и салазки пополам. Не во всю же я силу… Значит, и ты зэк?.. Вот оно как. Сказать по правде, я догадался. Выходит, ты шкурку снял всю — чистый. Теперь выслуживаешься. «Пусть хоть подохни другой, а я колонну в обиду не дам». Служить служи, да на лапках не ходи… На Доску почета хочешь? Валяй на доску — не возражаю, я сам не против, но только не грызи соседа… я, кореш, за тем ведь и шел: поговорить как человек с человеком. А ты: «Ка-аторжник». Надулся барабаном: я — не я! Должен был я тебе резолюцию наложить или не должен? Как по-твоему?
— Да хватит тебе! Я сказал или не сказал?! — затопорщился Совкин.
— Ладно. Понял, — ответил Митяй и обратился уже к шоферам: — Вот что, мальчишки: лопатки в руки и — за мной. Нас тут четырнадцать. Та-ак… Четыре наших машины — вбок, отрыть объезд под буксир. Тут трех — хватит. Пятеро — к уполномоченному: спросите Егора Ефремыча. «Козла» своего мы почти спрятали. Так… Скоренько, скоренько! Шевелись, детский сад! За ручку и парочками!
— Пусть так.
— Марш-марш, браточки! Поддерживай порточки!
Мы пошли к своей машине.
Митяй еще некоторое время задержался после нас около Совкина. Мы не могли слышать, что там у них был за разговор. Через пять — десять минут прошли шоферы с лопатами, а Митяя все не было. Но вскоре он бегом нагнал их и пошел вместе.
Меня начал пробирать холод, поэтому я сначала потоптался, а потом, чтобы согреться, заплясал тоже к уполномоченному союзнику. Тут работа кипела вовсю. Митяй же стоял около них и приговаривал:
— Надуйся, братва! Метель заюрила. А вам еще до Лопыревки сорок верст хромать. Там и заночуете. Борща налупитесь!
Метель, правда, уже повалила и сверху: завихрила, заныла, зашлепала по лицу мокрыми горстями снега.
Вот тут-то, как заяц из лежки, буквально ниоткуда и появился Переметов. Оказывается, это его «козел» стоял позади нашей сборной колонны самым последним. Оказывается, Переметов тоже ехал на совещание передовиков сельского хозяйства.
— Сколько я буду стоять? — кричал он. — Копать! Быстро! Работать разучились!
Хотя дело подходило уже к концу без его участия, но он бегал, кричал, указывал, куда бросать снег, и, в общем-то, мешался под руками и раздражал ребят.
— Ты чего не работаешь? — спросил он у Митяя.
— Задница запотела сидеть в машине. Жду, когда остынет. Да и указаний сверху не было.
— Вам на каждую машину по няньке надо! Распустились! Куда снег бросаешь? Направо надо, а ты куда его? — Он теперь героически шел вдоль дороги, несмотря на метель, и кричал: — Сидел-сидел! Сидел-сидел! Терпенье лопнуло!
Я брел за ним, приплясывая и пристукивая рука об руку; в движении быстро разогрелся, а от уверенности в том, что скоро поедем, даже взбодрел малость после всего происшедшего.
Когда Переметов поравнялся с нашим автомобилем, он заметил-таки Фомушкина с лопатой в руках и буркнул:
— Эх, вы! — Остановился и пояснил: — За вас бы другие руководили, а вы бы… Э, да ну вас!.. Давай-давай! — крикнул он тем шоферам, что уже кончали отрывать объезд около автомашины Конька. — Давай-давай!
— На! — зло ответил Конек и воткнул лопату в снег ручкой вниз. — Ты что: других слов не знаешь, кроме «давай-давай»?
— С кем так разговариваешь? — вспыхнул Переметов.
— Как ты — так и я, в точности.
— Знаешь — я ваш предрика!
— Пока не видал. А слыхать — слыхал. Теперь и в лицо знаю. Мое почтение! Извиняюсь, если чем обидел. Спасибо за воспитание. — Конек вновь принялся бросать снег.
Переметов был убежден, что без него мы все здесь померзли бы, а колонны ни за что не разъехались бы. Обратно он пошел тихо, уверенно, как победитель. А вновь остановившись около Фомушкина, сказал: