Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
В понедельник, последний день пребывания паломников в Лурде, было необычайное стечение народа. Отец Фуркад в своем утреннем воззвании говорил, что надо призвать на помощь всю силу любви и веры и умолить небо ниспослать милость и чудесное исцеление. С двух часов дня двадцать тысяч человек, взволнованных, исполненных самых пламенных надежд, собрались у Грота. Толпа росла — кончилось тем, что испуганный барон Сюир вышел из Грота и сказал Берто:
— Друг мой, народ валом валит… Увеличьте вдвое число санитаров, соберите ваших людей.
Не было ни стражников, ни полицейских, и членам общины Заступницы Небесной приходилось одним поддерживать порядок; поэтому барон Сюир так беспокоился. Но Берто в серьезных случаях обнаруживал спокойную уверенность и
— Не волнуйтесь, я за все отвечаю… Я не тронусь с места, пока не пройдет вся процессия.
Он знаком подозвал Жерара.
— Отдай своим молодцам строгий приказ. Пусть никого не пропускают без билета… И проверь, крепко ли они держат канат.
Под нависшим плющом виден был Грот, пылающий неугасимым огнем. Издали он казался немного сдавленным, неправильной формы, слишком тесным и маленьким для великой неведомой силы, которая исходила оттуда, заставляя людей бледнеть и склонять головы. Статуя святой девы выделялась белым пятном и словно шевелилась в трепетном воздухе, нагретом желтыми огоньками свечей. Надо было стать на цыпочки, чтобы разглядеть за решеткой серебряный алтарь, орган, с которого сняли чехол, разбросанные на земле букеты и подношения, выделявшиеся яркими пятнами на закопченных стенах. День был чудесный, над громадной толпой простиралось необычайно чистое небо; после ночной грозы, рассеявшей духоту первых двух дней, веял легкий ветерок.
Жерару пришлось поработать локтями, чтобы передать распоряжение. Начиналась давка.
— Еще двоих сюда! Станьте, если надо, вчетвером, только крепко держите канат!
Непреодолимая инстинктивная сила влекла двадцатитысячную толпу к Гроту; он неотразимо притягивал к себе, вызывая жгучее любопытство, страстное желание познать тайну. Тела, руки, глаза тянулись к бледному сиянию свечей, к зыбкому белому пятну — мраморной статуе святой девы. Обширное пространство, отведенное у решетки специально для больных, пришлось огородить толстым канатом, который санитары, стоявшие на расстоянии двух-трех метров друг от друга, держали обеими руками, иначе толпа хлынула бы туда. Санитарам дан был приказ пропускать больных только по билетам, выданным общиной, а также лиц, имеющих особое разрешение. Канат приподнимался для избранных и тотчас же снова опускался, и никакие просьбы не принимались во внимание. Некоторые санитары вели себя даже грубовато, с удовольствием показывая свою власть, которая им была дана только на этот день. Правда, их очень толкали, и им приходилось крепко держаться друг за друга и пускать в ход локти, чтобы их не смяли.
Пока скамьи и все пространство перед Гротом заполнялись больными, тележками и носилками, огромная толпа собралась вокруг Грота. Площадь Розера, аллеи и набережная Гава — все было заполнено людьми, тротуары запружены, движение остановилось. Вдоль парапета бесконечной цепочкой сидели женщины; некоторые, чтобы лучше видеть, стояли, раскрыв празднично яркие шелковые зонтики, переливавшиеся на солнце. Одну аллею хотели освободить от публики для прохода больных, однако она все время заполнялась толпой, тележки и носилки то и дело застревали по дороге, и санитары должны были расчищать для них путь. Но толпа была послушной, доверчивой и кроткой, как стадо ягнят; приходилось бороться только с давкой, со слепой силой, увлекавшей людей туда, где сияли свечи. Несмотря на возбуждение, доходившее до религиозного помешательства, несчастных случаев никогда не происходило.
Барон Сюир снова протиснулся вперед, взывая к Берто:
— Берто! Берто! Следите за тем, чтобы шествие двигалось помедленнее!.. Здесь давят женщин и детей.
На этот раз Берто не сдержался:
— А, черт возьми! Я не могу всюду поспеть… Захлопните, если нужно, на время калитку.
Речь шла о процессии, которую в течение всего дня, начиная с полудня, пропускали через Грот. Верующие входили в левую калитку, а выходили в правую.
— Закрыть калитку! — воскликнул барон. — Да это будет еще хуже, они передавят друг друга!
Жерар, находившийся поблизости, в эту минуту был занят разговором с Раймондой, которая стояла по другую сторону каната с кружкой молока для разбитой параличом старухи. Берто попросил молодого человека поставить у входа
— Она прелестна! Значит, решено? Ты женишься?
— Нынче вечером я буду просить у матери Раймонды ее руки. Надеюсь, ты пойдешь со мной?
— Конечно… Ты ведь помнишь, что я тебе говорил? Это самое благоразумное. И полугода не пройдет, как ее дядя тебя устроит.
Толпа разлучила их. Берто пошел к Гроту удостовериться, что шествие движется в порядке, без толкотни. Поток женщин, мужчин, детей, прибывших со всех концов света, не прекращался. Все классы и сословия перемешались: нищие в лохмотьях шли рядом с зажиточными буржуа, крестьянки — рядом с нарядными дамами, простоволосые служанки и босоногие девчонки, а рядом — разодетые девочки с лентами в волосах. Вход был свободный, тайна открыта всем, безбожникам и верующим, просто любопытствующим и охваченным экстазом. На них стоило поглядеть: почти всех смутно волновал теплый запах воска, и они тяжело дышали в духоте, скопившейся под низкими сводами пещеры; все смотрели себе под ноги, чтобы не поскользнуться на чугунных плитах пола. Многие были потрясены, но не молились, а озирались вокруг с безотчетной тревогой, какая охватывает равнодушных к религии людей, когда они сталкиваются с грозной неизвестностью, таящейся в святилище. Верующие истово крестились, иные бросали письма, ставили свечи и возлагали букеты, прикладывались к камню под стопами богоматери или дотрагивались до него четками, медалями, всевозможными священными предметами, этого было достаточно, чтобы получить божье благословение. Шествие продолжалось, и не было ему конца, оно длилось днями, месяцами, годами; казалось, народы всего земного шара, поддавшись массовому гипнозу, перебывали здесь, у этой скалы, все горе людское, все страдания проносились здесь хороводом в погоне за счастьем.
Когда Берто убедился, что все в порядке, он стал прогуливаться, как простой зритель, наблюдая за своими людьми. Единственно, что беспокоило его, — это ход со святыми дарами, во время которого вспыхивал такой неистовый фанатизм, что можно было опасаться несчастных случаев. Предстоял горячий денек, толпа верующих была наэлектризована. Мучительное путешествие в поезде, бесконечное повторение одних и тех же песнопений и молитв, разговоры о чудесах, неотвязная мысль о чудотворном Гроте взвинтили народ до последней степени. Многие не спали все три ночи и грезили наяву. Им не давали ни минуты передышки, непрестанные молитвы словно подхлестывали их рвение. Обращения к святой деве не прекращались, священники сменялись на кафедрах, истошно кричали о людских страданиях и все время, пока в Лурде находились больные, руководили исступленными молениями толпы, распростертой перед бледной мраморной статуей, которая улыбалась, сложив руки и воздев очи к небу.
Закончив молитву, священник вытянулся на своих коротких ногах, чтобы казаться выше, и бросил в толпу молящихся первое обращение.
— Мария, мы тебя любим!
Толпа повторила тише, невнятными, надломленными голосами:
— Мария, мы тебя любим!
Дальше все пошло без остановок. Охваченный вдохновением, священник придумывал все новые обращения. Его голос покрывал все голоса, толпа глухо вторила:
— Мария, ты наша единственная надежда!
— Мария, ты наша единственная надежда!
— Пречистая дева, очисти нас.
— Пречистая дева, очисти нас.
— Всемогущая дева, исцели наших больных!