Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем
Шрифт:
Я говорил и видел перед собой только Ивана Поликарповича — дубленые, крупные морщины, чуть тронутые табачной желтизной седые усы, ясные, доверчивые глаза, глядящие поверх очков. Я говорил, а его лицо, казалось, продолжало оставаться бесстрастным; только взгляд с каждым моим словом становился мягче, теплей и в то же время неуловимо тревожней. И я уже чувствовал: он понимает меня, он верит мне чем дальше, тем сильней. Это подхлестывало меня.
— Многие из нас из рук вон плохо используют свои уроки. И почему-то это не слишком тревожит, зато желание искать сразу же вызывает недоверие. Фокусы?..
Я замолчал, рукой вытер выступивший на лбу пот. Учителя, внимательные и молчаливые, стояли вокруг. Олег Владимирович, стиснутый с боков, поднял высоко на лоб свои густые брови, и его обычно спрятанные за бровями глаза были открыты — на удивление наивные, бесхитростно добрые, с уютной домашней рыжеватинкой.
— Безответственные фразы, — первая подала голос Тамара Константиновна, но в тоне, каким были произнесены эти слова, не чувствовалось уверенности.
Все зашевелились, под ногами заскрипели крашеные половицы.
Иван Поликарпович, закинув назад голову, продолжал разглядывать меня. Но вот пошевелился и он, чуточку смущенный, старающийся скрыть смущение за показной стариковской торжественностью.
— Андрей Васильевич, — произнес он размеренно, — я слушал вас и… знаете, завидовал вам. Да, да, завидовал, что вам только тридцать три года, завидовал вашей дерзости. У вас есть чистые помыслы, есть впереди несколько десятилетий и, наконец, эта дерзинка. Вот вам моя рука. — Он протянул свою широкую, костлявую, со вздувшимися суставами руку. — И если что — рад буду вам всегда помочь.
Степан Артемович вызвал меня в конце дня.
Его кабинет ничем не изменился: та же карта на стене, усеянная красными кружочками, показывавшими, в каком месте страны живут и работают бывшие ученики нашей школы, те же фотографии молодых и славных ребят в военной форме и в штатских костюмах, так же, как всегда, за массивным столом, спиной к окну восседал маленький, крупноголовый, остроплечий Степан Артемович.
Сбоку от него, сложив на выступающем животе руки, сидела Тамара Константиновна. Она отворачивала от меня лицо, в ее облике уже не было прежней монументальности и подтянутости, она как-то огрузнела сейчас, раздалась вширь, не вздергивала с независимой высокомерностью свой подбородок.
— Присаживайтесь, Андрей Васильевич, — без тени недовольства, буднично пригласил меня Степан Артемович. — Присаживайтесь и рассказывайте, что вы там замышляете?
— Пусть он объяснит, Степан Артемович, почему никого из нас не поставил в известность, — произнесла в сторону Тамара Константиновна.
Степан Артемович не повел и бровью, ждал, когда я начну говорить.
Я уселся на стул и принялся подробно излагать все, что в свое время рассказывал Тамаре Константиновне. Степан Артемович слушал со своим обычным бесстрастным и вежливым выражением.
Он умный человек, кроме того, он не лишен какого-то тщеславия. Он хочет,
Степан Артемович, склонив на плечо голову, внимательно слушал, и его внимание подхлестывало мое красноречие.
— Одно замечание, — вежливо перебил он меня. — Поиски нового, как правило, начинаются тогда, когда не удовлетворяет старое. Без ломки старого появление нового невозможно. Так, если не ошибаюсь, гласит диалектика?
— Да, Степан Артемович, что-то ломать придется, — ответил я, в упор глядя в его холодные, не выражающие ни сочувствия, ни упрека глаза.
— Прекрасно. Тогда вопрос: вы целиком уверены в успехе того дела, за которое взялись с такой энергией?
Ради того, чтобы выгодно показать себя, я должен кратко и твердо ответить сейчас Степану Артемовичу: «Да». Но имею ли я право отвечать так? Авиаконструктор не может полностью быть уверенным в летных качествах своего самолета до тех пор, пока этот самолет не поднимется в воздух, пока его досконально не проверят летчики-испытатели. Микробиолог в самом начале своих опытов никогда не ответит точно, будет ли его вакцина способствовать выздоровлению. Моя работа только начата, я во всем сомневаюсь. Разве могу я ручаться, что впереди не откроются передо мной неожиданные пропасти и неприступные хребты и что не придется длительно искать окольных путей? Все, чем я могу похвастаться, есть скромное, не очень совершенное руководство к действию, но рецепта, гарантирующего полный успех, у меня не существует.
Степан Артемович смотрит на меня спокойно и холодно, ему дела нет до тех сомнений, которые переполняют меня. Он терпеливо ждет прямого и точного ответа. Он понимает, что даже солгать я не имею права. Солгу, скажу бодрое «да» — при первом же затруднении он спросит: «Где же успех? Вы обещали его».
И я ответил уклончиво:
— Много неясного. Мне одному все выяснить не под силу. Давайте выяснять, откройте дверь поискам, будем искать коллективом.
— Значит, вы в каких-то частностях не можете ручаться за правильность поисков? Не так ли?..
— В частностях? Конечно, не могу.
— А нужно ли говорить, что нередко неприметные на первый взгляд частности решают судьбу дела? Вспомним историю… — Степан Артемович когда-то преподавал историю и любил иногда прибегать к историческим сравнениям. — Многие считают, что Наполеон, возможно, выиграл бы решающее сражение под Ватерлоо, если б некий генерал Груши не заблудился со своими отрядами и сумел вовремя подойти с подкреплениями. Вот что значит частность! А вы мне сейчас говорите, что не можете ручаться за частности. Могу ли после этого я доверять вам, могу ли вместе с вами рисковать школой?