Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Золя Эмиль

Беда грянула как гром среди ясного неба. Блез по без колебания согласился поселиться в маленьком флигельке по соседству с заводом, отлично понимая, что ему отвели роль покорного помощника. Но когда родился первый ребенок, дочурка, он мужественно решился принять это предложение, вступив в бой, как это сделал некогда его отец, тем более что надо было позаботиться о будущем, так как могли появиться еще дети. Однажды утром, когда он поднялся наверх к Морису за распоряжениями, Констанс сообщила ему, что она не разрешила сыну встать, так как после бессонной ночи он чувствует себя разбитым. Впрочем, она казалась не слишком обеспокоенной его состоянием: вероятно, он просто переутомился — последнюю неделю обоим кузенам пришлось немало поработать, чтобы поднять

на ноги весь завод и выполнить крупный заказ. К тому же, увлекшись испытаниями новой машины, Морис, потный, разгоряченный, с непокрытой головой, долго простоял на сквозняке в холодном помещении. К вечеру повысилась температура, к больному спешно вызвали доктора Бутана. На следующий день, встревоженный грозным ходом болезни, стараясь, однако, не напугать Констанс, доктор настоял на консилиуме, и двое его коллег без долгих споров пришли к единодушному решению. Это была скоротечная чахотка особого инфекционного характера; болезнь, попав на подготовленную почву, развивалась с необычайной силой. Бошен, по обыкновению, отсутствовал. Несмотря на серьезные лица врачей, щадивших несчастную мать и не открывавших ей глаза на истинное положение вещей, Констанс, чья тревога возрастала с каждым днем, упрямо цеплялась за мысль, что ее сын, ее герой, ее божество, без которого она не мыслила себе жизни, не может быть серьезно болен, не может умереть. Спустя два дня он скончался на ее руках в ту самую ночь, когда вызванный телеграммой Бошен наконец вернулся домой. В сущности, внезапная гибель этого несчастного, ничем не примечательного юноши явилась результатом того, что в жилах его текла нездоровая кровь не одного поколения горожан и он, несмотря на цветущий вид, с детства был болезненным. Но какой страшный удар для матери, все расчеты которой рухнули разом! Единственный наследник, которого родители, закосневшие в своем эгоизме, прочили в промышленные магнаты, исчез, как тень. Страшная действительность встала перед ними во всей своей наготе, а руки их обнимали пустоту. Мгновения оказалось достаточно, чтобы лишиться единственного ребенка.

Около двух часов ночи, когда Морис скончался, Блез находился вместе с Бошенами у постели больного и при первой же возможности сообщил телеграммой в Шантебле о его смерти. Пробило девять утра, когда Марианна, возившаяся во дворе фермы, получила это страшное известие. Бледная и потрясенная, она позвала Матье:

— Морис умер! Боже мой!.. Несчастные люди, он же их единственный сын!..

Оба стояли ошеломленные, оледенев от ужаса. Фроманы только недавно узнали о болезни Мориса и не думали, что она настолько опасна.

— Пойду оденусь, — сказал Матье, — хочу поспеть на поезд десять пятнадцать, Сейчас необходимо быть с ними, поддержать их.

Хотя Марианна была на восьмом месяце беременности, она тоже решила ехать с Матье. Ей хотелось выразить сочувствие Бошенам, которые были так добры к семье Блеза. Да и сама катастрофа потрясла ее до глубины души. Так как супруги замешкались, давая необходимые распоряжения, они прибыли на жанвильский вокзал почти к самому отходу поезда. Когда состав тронулся, они увидели, что в одном купе с ними сидят и Лепайеры со своим сыном Антоненом.

При виде Матье и Марианны, одетых не по-обычному парадно, мельник решил, что они едут на свадьбу, но, узнав, что торопятся на похороны, сказал:

— Стало быть, выходит совсем наоборот. Все равно — развлечение.

После победы Матье, купившего и возделавшего полностью все обширное поместье, Лепайер начал относиться к этому горожанину не без уважения. Однако, вопреки очевидным успехам Фроманов, он не сдавался и исподтишка посмеивался, словно ожидая, что какая-нибудь катастрофа, земная или небесная, подтвердит его правоту. Упорствуя, он постоянно твердил, что кого-кого, а его не проведешь, в конце концов всем станет ясно, что крестьянский труд превратился в самое распоследнее дело с тех пор, как эта грязная потаскуха земля обанкротилась и перестала рожать. Впрочем, он по-своему отомстил Фроману, оставив за собой

унылый невозделанный клин, который, словно бросая вызов цветущему поместью, врезался в него и уродовал общий вид. Вот поэтому-то мельник и зубоскалил всю дорогу.

— Мы тоже едем в Париж, — продолжал он, хвастливо хихикая. — Едем устраивать этого молодого господина!

И он указал на своего сына Антонена, восемнадцатилетнего рыжеволосого верзилу; на его длинном, как у отца, безвольном лице уже пробивалась жиденькая бесцветная бородка. Одет он был по-городскому, — в цилиндре, перчатках и ярко-голубом галстуке. Удивив весь Жанвиль своими школьными успехами, он стал проявлять такое отвращение к любому физическому труду, что отец решил сделать из него, как он выражался, парижанина.

— Значит, решено окончательно? — любезно спросил Матье, бывший в курсе дела.

— А как же! Да и с какой стати я должен заставлять его работать до кровавого пота, когда нет никакой надежды разбогатеть? Ни мой отец, ни я гроша ломаного не отложили про черный день с этой проклятой мельницей: жернова только зря мокнут, а муку не мелют. Да и с полей-то наших нищенских получишь больше булыжника, чем денег. Пусть уж он, раз стал ученым, поступает по своему разумению, пускай попытает счастья в Париже! Только в городе и можно выбиться в люди.

Госпожа Лепайер, не сводившая с сына глаз и явно восхищавшаяся им, как некогда восхищалась мужем, вставила, блаженно улыбаясь:

— Да, да, он получил место клерка у стряпчего Русселе. Мы сняли ему маленькую комнату, я сама вчера ездила, обставила ее и приготовила все, что требуется. Он уже останется ночевать в Париже. Сегодня у нас праздник, и мы все втроем поужинаем в хорошем ресторане… Ох, как же я довольна, — наконец-то мальчик вырвался отсюда!

— Как знать, может, со временем он станет министром, — улыбнулся Матье. — Чего только не бывает.

Вот еще один пример бегства в город деревенских жителей, гонимых лихорадочной жаждой быстрого обогащения, и сами родители празднуют отъезд перебежчика, мечтают вместе с ним подняться одной ступенью выше по социальной лестнице. И Матье, этот фермер из Шантебле, бывший горожанин, ставший крестьянином, улыбнулся, размышляя над неисповедимыми путями, которые уводят сына крестьянина в Париж, тогда как сам он вернулся на землю — к подательнице всех благ, единственному источнику возрождения.

Антонен тоже лукаво засмеялся, — этого пройдоху больше всего привлекала в Париже разгульная и свободная жизнь.

— Ну, знаете ли, министерский пост мне что-то не по вкусу: слишком утомительное дело… Я предпочел бы сразу заработать миллион и потом спокойно отдыхать.

Родители громко расхохотались, восхищаясь остроумным ответом сына. О да, их мальчик далеко пойдет, это уж наверняка!

Марианна, у которой было тяжко на душе, молчала, но ей захотелось принять участие в общем разговоре, и она спросила, почему они не взяли с собой на семейное торжество маленькую Терезу. Лепайер сухо ответил, что он не намерен возиться с шестилетней девчонкой, которая и вести-то себя как следует не умеет. Пожалуй, лучше было бы ей остаться там, откуда она явилась, она только весь дом перебаламутила. Марианна возразила, что такую умненькую и хорошенькую девчурку ей редко приходилось встречать, и г-жа Лепайер ответила уже много мягче:

— Что правда, то правда, она себе на уме. Но девчонку в Париж не спровадишь, ей надо еще приданое справить, а сколько денег потребуется да сколько забот… Лучше об этом и не говорить, — ведь у нас нынче такая радость!

В Париже, при выходе с Северного вокзала, Лепайеров подхватил и унес бурный людской поток.

Когда фиакр остановился у дома Бошенов на Орсейской набережной, Матье и Марианна узнали стоявшую на мостовой карету Сегенов. В карете сидели Люси и Андре, одетые во все светлое. Уже у самого подъезда Фроманы столкнулись с Валентиной, которая куда-то торопилась. Заметив Фроманов, она изобразила на лицо глубокое сострадание и произнесла слова, которые обычно говорят в подобных случаях: