Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Ты прав, Юри, кое-что мы сделали. — Силениек повернулся к остальным. — Трудовой народ видит и понимает, что советская власть — это его власть. Поработать так еще год — и можно будет немного отдохнуть. А за несколько лет у нас подрастет своя, советская интеллигенция, будут свои, советские специалисты. Насколько легче будет тогда работать!
— Да и сегодня уже легче, чем вначале, — сказал Юрис. — Я это на себе чувствую.
— Больше опыта накопилось, — ответил Силениек. — Мы лучше знаем людей, знаем, что они могут, чего нет. Да и люди многому научились за это время. Погодите, вот когда будут
Но что-то оставалось невысказанным. Айя уловила в улыбке Силениека оттенок грусти. Он мечтал, как пахарь, который, наблюдая за созревающей нивой, думает о грядущем урожае, но в глубине души тревожится заботой: как бы не надвинулась гроза, как бы не побило жестоким градом все, что взращено с такой любовью. К радости и гордости за достигнутое примешивалось тяжелое предчувствие: что-то угрожало этой солнечной тишине. Об этом говорили постройка убежищ, учебные противовоздушные тревоги, бесстыдное появление немецких самолетов над Латвией. Об этом говорили и лица бывших айзсаргов и полицейских, и появлявшиеся на дорогах подозрительные типы, и лесные пожары. Что-то уже тлело, кое-где уже начинало дымить.
Жубур успешно окончил второй курс экономического факультета. Петер Спаре собирался осенью поступать в университет. Впереди открывалась большая жизнь и работа, и они восторженно глядели в будущее. Были и заботы. Но разве они приехали сюда только для того, чтобы думать и разговаривать о своих тревогах и заботах? Имели же они право отдохнуть хоть один день за все одиннадцать месяцев напряженной работы. Как и всех здоровых, жизнерадостных людей, их радовала свежая зелень, пение птиц в кустах сирени, и эта морская даль, и теплый июньский воздух.
Когда полуденный зной спал, решили пройтись по пляжу. На каждом шагу встречались знакомые. Дети играли на дюнах, взрослые загорали, веселые голоса людей сливались с криками чаек, носившихся над отмелями.
Найдя камень потяжелее, Силениек попробовал закинуть его как можно дальше. Айя, хлопнув по плечу Юриса, крикнула: «Лови!» Босая, быстроногая, проворная, она делала такие петли, что Юрису долго не удавалось ее догнать.
Потом они пошли в сад играть в волейбол, а после обеда разошлись кто куда. Жубур, лежа в гамаке, читал Чехова, Айя с Юрисом пошли к киоску есть мороженое и с аппетитом уничтожили по две порции. Силениек все ждал Прамниека с Ольгой. Он их тоже пригласил, и они обещали, но так и не пришли. Он решил, что у них самих были гости.
Так прошел день отдыха — пятнадцатое июня 1941 года. Айя, Юрис и Жубур вернулись с вечерним поездом в Ригу. Силениек остался один. Далеко за полночь засиделся он на скамейке перед дачей. Ночной ветерок шевелил листву. Бессильные, бледные звезды пытались блестеть, но у них ничего не выходило, — отблеск заката простер руки навстречу близкой утренней заре, не давая мраку взять верх.
«Да, теперь можно было бы жить, можно бы свить и свое гнездо», — подумал Силениек.
У Андрея Силениека было много товарищей, связанных с ним крепкой дружбой. Вот только
Тихо дышала ночь. Как неотвязная мысль, докучливо-долго жужжал неизвестно откуда взявшийся комар. Андрей Силениек слышал, как стенные часы пробили три раза, а он все еще сидел и думал.
«Да, теперь можно было бы жить.Крепкая целина поднята, плодородные пласты земли повернуты к солнцу».
Хорошо как… Народу хорошо. Благодатный труд оплодотворял страну, и жизнь могла быть счастливой, прекрасной… Все человечество должно желать этого.
Почему именно его поколение должно выдержать самую великую бурю? Может, в этом его счастье?
Тяжелое, трудное счастье… оно уже стучалось в двери.
Восемнадцатого июня Ояр Сникер приехал в Ригу по делам фабрики. Ехать собственно должен был директор, но так как некоторые вопросы приходилось разрешать в Центральном Комитете партии, то послали Ояра. Узнав о его приезде, Петер Спаре позвонил всем своим товарищам по тюрьме и предложил устроить вечер воспоминаний — наступала годовщина их освобождения из рижского централа. В связи с празднованием дня Лито, который приходился на вторник, воскресенье 22 июня было объявлено рабочим днем, и Ояру утром этого числа надо было быть в Лиепае. Поэтому годовщину решили отпраздновать двадцатого вечером.
Собрались у Айи. Петер пришел один, Элла была беременна и не могла участвовать в вечеринке. Последними пришли Андрей Силениек с Крамом. Единственный человек в этой компании, не испытавший тюремного застенка, был Юрис Рубенис, но у них и не было намерения приглашать одних бывших политзаключенных.
Вспоминали каждую подробность своей последней ночи в тюрьме. И то, что каждый перечувствовал, и то, что думал и что делал… Таинственное перешептывание тюремщиков, необычайное оживление во всех корпусах… Неизвестно кем отданное некоторым заключенным распоряжение собирать вещи…
— Я вам говорю, что они собирались покончить с нами в последнюю ночь, — сказал Петер Спаре. — Посадить в «черную Берту», отвезти за город в тихое место и убить. Все было бы шито-крыто, и в день освобождения не было бы среди нас ни Андрея с Ояром, ни многих наших друзей.
— Может быть, двадцать первого июня вообще некого было бы освобождать, — сказал Силениек. — Если бы им удалось увезти первую партию, они взялись бы и за остальных. Бикерниекский лес недалеко. За одну ночь можно было сделать несколько рейсов.
— Выходит, они хотели устроить варфоломеевскую ночь? — сказал Юрис. — А ведь верно — айзсарги и молодчики из штабного батальона были приведены в боевую готовность. Ждали только сигнала, чтобы начать.
— Да, был у них такой план, — ответил Силениек. — Хлопнуть дверью… Теперь это известно. Весь рижский полк айзсаргов был разбит на террористические группы. Каждой группе отвели особый участок, определенное число рабочих семей, которые числились в списках охранки. Если бы они осуществили свой кровавый план, мы в первое время остались бы без кадров и актива.