Собрание сочинений. Т. 3. Буря

Лацис Вилис Тенисович

— Слыхали? В Спилве выброшен немецкий десант. Аэродром уже в их руках, и ни одна советская машина не может подняться в воздух.

— Вы уже слышали? У Даугавгривы, возле Буллюциема, немецкие корабли высадили десант. Он уже захватил крепость и движется к Задвинью.

— Вы уже слышали? Между Тукумом и Кемери сброшены две тысячи парашютистов. За заводом «Квадрат», в районе Сортировочной, сброшено семьсот человек.

— Немецкие танки уже в Мейтене и подходят к Елгаве.

После первого налета вражеской авиации на Ригу слухи

стали расти. Почти через каждые десять минут к ответственным партийным и советским работникам звонили по телефону анонимные благожелатели: «Почему вы ничего не предпринимаете, когда враг у ворот Риги? В больничном саду в Задвинье спрятался целый батальон немцев. Горит ВЭФ… Взорвана Кегумская электростанция… Киш-озеро полно немецких подводных лодок!»

Но эти выдумки быстро разоблачались. Намерения пятой колонны были ясны: создать панику и дезорганизацию, помешать работе руководящих учреждений. И когда поздно ночью к Силениеку позвонил один из таких услужливых типов, который будто бы своими глазами видел, как по Московской улице промаршировали в сторону центра две роты немцев, Андрей спокойно ответил:

— Если вы перепуганный обыватель, которому везде чудятся привидения, выпейте холодной воды и ложитесь спать. А если вы из пятой колонны и ловите на удочку дураков, то убирайтесь к черту. Мы плюем на ваших немцев! — и положил трубку.

Через несколько минут снова звонок. Потом еще и еще. Тогда Силениек усадил за телефон одного рабочегвардейца. Когда раздавался телефонный звонок, тот брал трубку и сам задавал вопрос:

— Что? Снова парашютисты? Десант? Вот как? — и вешал трубку.

Прекрасный, героический пролетариат Риги… Когда настал час серьезных испытаний, он пришел со своим чистым и мужественным сердцем и сказал: «Будем драться до последней капли крови. Давайте оружие, давайте задания. Покажем Гитлеру, кто мы такие!»

Рабочая гвардия взяла на себя охрану заводов и фабрик и снова встала на зоркую вахту, готовая до последнего вздоха защищать жизнь, начавшуюся с 17 июня 1940 года. Сейчас, когда над этой жизнью нависла грозовая туча, рабочие еще яснее почувствовали, как она дорога им. Им не нужно было раздумывать и взвешивать, они не спрашивали, что означает эта война, — они это знали.

Героические струны 1905 года снова зазвучали в их сердцах. Как только на пороге Латвии раздался топот подкованного сапога немецкого юнкера, сразу же воспрянул бессмертный дух латышских стрелков. С первым порывом бури вековая вражда и ненависть вспыхнули мощным пламенем, и новый латыш — советский латыш — вступил в смертный бой.

Поздно вечером Айе позвонил Юрис:

— Как ты себя чувствуешь, дружок? Долго еще проработаешь?

— Юри, — укоризненно прозвучал голос Айи. — Ты ведь знаешь, какое сейчас время.

— Знаю, знаю. Я только хотел сказать, что домой нынче не приду. Эвакуируем две фабрики и готовую продукцию. Мне надо самому проследить, как идет дело.

— Если выберешь

время, позвони еще раз ночью. Я тоже здесь останусь до утра.

И снова она забыла обо всем, отдавшись работе. Какой великолепный народ ее комсомольцы, какие бесстрашные, кристальные сердца! Как они рвались на самую трудную, самую опасную работу…

— Товарищ секретарь, почему я должен дежурить в райкоме, когда другие уходят в отряды истребителей? — жаловался молодой парень. — Стрелять я умею. Я хочу драться, хочу на фронт.

— А разве в райкоме не нужен хороший стрелок? — отвечала Айя. — Если ворвется банда хулиганов, негодяи из пятой колонны, кто с ними будет драться? Такая возможность не исключается. И потом, думать, что война кончится в одну неделю, не приходится. Ты еще успеешь навоеваться.

— Товарищ Рубенис, пустите нас тоже в истребители или в какую-нибудь часть рабочей гвардии, — просились девушки. — Мы окончили санитарные курсы и можем оказать первую помощь.

— А комитет без людей останется… — улыбалась Айя. — Что это с вами случилось? Хотите меня одну оставить? Разве со мной так плохо?

— Не в этом дело, товарищ Рубенис, но у нас здесь мало работы.

— Потерпите, друзья, — убеждала их Айя. — Придет время, все пойдете на фронт. Пойдем все вместе. Ведь вы возьмете меня с собой?

После этого они немного успокоились и некоторое время оставались на своих местах, пока не загудели сирены воздушной тревоги и не стали падать бомбы… Никто, конечно, не пошел в убежище; все столпились у окон.

— Это «юнкерс», мерзавец, я узнаю по гуденью мотора… Сбросил бомбы в районе Железного моста.

— Опять сбросил… На станцию Земитана или на ВЭФ. Эх, побежать бы, узнать, как там!..

— Бомбит в Задвинье, наверно аэродром. Смотри, смотри, один фриц загорелся. Падает. Молодцы зенитчики!

— А другой улепетывает… Ага, наш истребитель гонится за ним. Поддай, поддай ему, не давай удрать фашисту!

Ну что поделаешь с ними? Ни вой бомб, ни осколки снарядов — ничто не пугало их. Когда принесли раненого товарища, они обступили его, удивляясь и втихомолку завидуя ему, а санитарки старались скорее оказать помощь. «Почему он, почему не я на его месте?» — думал каждый из этих людей героического племени, которое маньяк Гитлер думал победить и уничтожить. Сегодня они еще всё видели в романтическом свете.

Такими же были их отцы и братья, грузившие этой ночью железнодорожные составы оборудованием и готовой продукцией эвакуировавшихся фабрик и заводов. Юрису Рубенису не приходилось уговаривать их: он заботился только о порядке и о том, чтобы вовремя подавали новые вагоны. Проработав весь день без отдыха и даже не поев как следует, они не бросали работу, пока не были погружены последние станки и готовые изделия. И даже тогда они не уходили, оставались ждать, когда подадут паровоз и поезд тронется, направляясь в далекий путь к безопасному тылу.