Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
На углу, у самого фонаря, он налетел на какого-то прохожего.
— Надо глядеть глазами… — сердито пробасил тот. — Несется, как очумелый! — Он метнул на Никура яростный взгляд и вдруг весь съежился и залебезил: — Извиняюсь, ваше превосходительство… Я ведь не знал, что вы… Разрешите проводить… В такое позднее время без охраны рискованно.
Никур, выпучив глаза, смотрел на Кристапа Понте.
— Замолчите! — прохрипел он. — И прошу не соваться не в свои дела.
— Извиняюсь, господин министр, — забормотал окончательно сбитый с толку Понте. — Я ведь хотел постараться…
— Ну, хорошо, хорошо… Только отстаньте
У Лины Зивтынь была уютная квартира в три комнаты, недалеко от старой Гертрудинской церкви. Обстановку ей подарил Никур. Гостиная была меблирована в «национальном» стиле. Пианино, полосатые шторы, полосатый диван и рядом высокая лампа, буфет, заставленный различными безделушками кустарной работы из дерева и янтаря. Рядом был кабинет. Никур никак не мог постичь, для чего нужен Лине кабинет, когда она даже роли разучивала в спальне перед большим зеркалом; там же на маленьком столике возле широкой кровати карельской березы стоял телефон. Стены всех комнат были увешаны портретами актеров, писателей и государственных деятелей. Среди них бросалась в глаза увеличенная фотография Никура.
Никура сразу обволокла тепличная атмосфера квартиры.
— Вы одна, Линочка? — спросил он на всякий случай.
Она удивленно сдвинула бровки.
— Что за вопрос, Альфред? Я ведь ждала вас.
Лину нельзя было назвать красавицей. Небольшой рост, вздернутый носик, две-три веснушечки на круглой мордочке делали ее похожей на подростка. Словно нарочно подчеркивая это сходство, она шалила и дурачилась, как школьница, — в глазах Никура это придавало ей пикантность. Лина Зивтынь напоминала ему маринованную корюшку [34] . Ей это сравнение нравилось.
34
Зивтынь — по-латышски рыбка.
Актриса она была посредственная. Держали ее на ролях мальчиков, девочек-подростков и болтливых старушек. Однако в обзорах премьер театральные критики каждый раз упоминали имя Лины Зивтынь вслед за именами главных исполнителей, и каждая газета помещала снимок какой-нибудь сцены с ее участием. Лина знала, кому она этим обязана. Начиная с театрального училища до государственного театра она успела пройти через много рук. Она была уступчива и со своими преподавателями, и с известными артистами, режиссерами, и с театральными критиками. Вершиной ее карьеры был Никур. Вначале между ними были только деловые отношения: Зивтынь информировала его о настроениях актеров — о чем они говорят, как относятся к политике правительства, какие веяния носятся среди них. В конце концов Никур нашел, что Лина заслуживает внимания и в прочих отношениях, и с того времени стал сочетать полезное с приятным.
Никур поцеловал Лину в щечку и обнял за плечи. На ней был голубой халатик и домашние туфли без задников. И от халатика и от завитых, рассыпавшихся по плечам волос шёл пряный запах духов.
Продолжая держать ее за плечи, он обошел все комнаты. Все осмотрел. Открыл дверцы шкафа, заглянул во все углы, мимоходом бросил взгляд в кухню и ванную.
— Альфред, что с вами сегодня? — испугалась Зивтынь. — Вы мне больше не верите? Вам, наверно, насплетничали?..
— Успокойтесь,
— Да ведь я бы вам сказала, если бы кто был, — вытянув губки, обидчиво возражала она.
— Вы можете и не знать, что кто-то находится в вашей квартире, — объяснил Никур. — Сегодня ни в чем нельзя быть уверенным.
— Вы меня разлюбили, Альфред?
— Не говорите ерунду, Линочка. Ни по отношению к вам, ни по отношению к другим я не изменился ни на волос. Зато другие изменились. В этом все дело.
Осмотр его успокоил. Он еще раз проверил наружную дверь, запер ее на цепочку, потом вернулся в гостиную и сел.
— Теперь рассказывайте ваши новости.
Зивтынь забралась с ногами на диван, прижалась к Никуру и начала рассказывать:
— У нас в театре заведующий осветительной частью очень подозрительный человек. Читает «Известия», а потом рассказывает рабочим, что пишет Москва. Я слышала, как он разговаривал за кулисами с бутафором. Над президентом насмехался — назвал его неприличным словом.
— Каким же именно? Говорите все.
— Он сказал, что этому земгальскому борову не спится по ночам и что это хороший признак. А чтобы заснуть, он будто бы приглашает вас… Я дальше не могу… Он вас тоже неприличным словом назвал… Мне как-то неудобно повторять.
— А я хочу знать, — мало ли что неприлично…
— Он сказал, что вонючий хорек до тех пор рассказывает земгальскому борову сказки, пока тот не захрапит. А потом еще сказал, будто бы вы боитесь народа, — мол, знает кошка, чье мясо съела.
— Интересно, — бледнея от злости, протянул Никур. — Вам придется заняться этим осветителем. Постарайтесь попасть к нему домой, разузнайте, кто у него бывает, о чем ведут разговоры.
— Хорошо, Альфред, все сделаю. Он мне доверяет, а его жена — моя приятельница.
— Дальше, Линочка, я слушаю.
— Позавчера после спектакля актеры собрались в одной мастерской попьянствовать. Перепились — дальше некуда!.. Был, между прочим, и писатель Яундалдер.
— Ну и как?
— Вот он, когда подвыпил, стал говорить своему приятелю, актеру Кукуру, что напечатал за границей несколько рассказов, конечно под псевдонимом. Потому, мол, что в Латвии ни одного правдивого слова не позволят напечатать. Говорит, этот носатый черт насел на правду и вот-вот ее придушит. В Латвии, говорит, воздуху не хватает, честным людям дышать нечем. Интеллигенция окончательно задыхается, а шарманка пятнадцатого мая так гнусно фальшивит, что может свести с ума самого терпеливого человека.
— А он не сказал, под каким псевдонимом печатается за границей?
— Нет, не сказал.
— Надо, надо разузнать. И вообще постарайтесь сойтись с ним поближе. Посочувствуйте, вызовите на откровенность. Если ничего не получится, пригласите его на ужин, что ли, вместе с актером… как уж его?
— Кукур. Ладно, я сделаю, Альфред.
— Теперь насчет писателя Калея. Удалось что-нибудь?
— Ох, не знаю, как с ним и быть. Не подпускает. И вообще его трудно вызвать на откровенность. Я и через знакомых пробовала действовать — хотела, чтобы они затащили его ко мне на именины, — не пришел, сослался на дела. Но я все равно знаю, что он враг. Когда при нем заговаривают о политике, он только улыбается или начинает рассказывать глупые анекдоты.