Собрание сочинений. Т. 5
Шрифт:
Рассмеялся Даниил, сел наземь, взял второго львенка на руки, а за ним и другие львята на колени к нему полезли.
Довольные львицы облизнулись: сразу видно, этот умеет с малышами обходиться. А львы разлеглись кругом у скал в тени, прищурили зрачки и, не мигая, стали смотреть. Не каждый день такую штуку увидишь.
— Бороться хотите? — спросил Даниил, встал на ноги, слегка их расставил и уперся руками в сильные бока.
Дремавший орел испуганно встрепенулся на скале: вот визжат. Что это они там затеяли?
А львята пушистой гурьбой
Потом бегали вперегонки. У человека две ноги, а у львят по четыре, но куда там. Никто Даниила не обогнал, только угомонились, высунули языки, разлеглись под скалой рядом с Даниилом, бока, как кузнечные меха, ходят.
Львица, мать самого маленького львенка, лапу ему в расщелину камня сунула, вытащила полуобглоданную кость, принесла и перед Даниилом положила: ешь…
Но он только головой покачал и рассмеялся.
Цикады над головой затрещали. Жарко и тихо.
— А ты рычать умеешь? — спросил Даниила маленький львенок.
— Нет.
— Я тоже не умею.
— Вырастешь, научишься… — Даниил задумался и посмотрел зверенку прямо в зрачки. Львенок отвернул глаза. Рассердился, фыркнул и опять упрямо посмотрел в глаза Даниилу. И опять не выдержал взгляда человека.
— Отчего это? — спросил львенок.
— Что «отчего»?
— Матери я смотрю в глаза и даже большим сердитым львам, а тебе не могу.
— Ну, ты еще малыш. Не поймешь… Сиди тихо и не мешай мне думать.
— Что такое «думать»?
Даниил ничего не ответил, прислонился к теплой скале и положил львенку на спинку ладонь: потянулся звереныш, зевнул — всю пасть открыл, — затих и завел свою сонную кошачью музыку. А цикады все громче трещат.
Подошел незаметно вечер. Пала прохлада. Звери по всем углам расшагались, старый лев на луну морду поднял и заревел: очень уж есть захотелось. А Даниил руки за голову закинул и пролежал недвижимо до рассвета, глядя на светлые звезды и поглаживая жавшихся к нему от ночного холода львят.
Царь Дарий всю ночь не спал и к пище не прикоснулся. Жалко ему было юного Даниила, своего советника и любимца. Голодные львы — не шутка, небось и костей от Даниила не осталось… А вдруг жив? Не сохранил ли его Бог, которому он поклонялся?.. Так ведь спокоен был Даниил, когда его вели в львиный ров, и так светел, точно ничего злого себе от хищных зверей не ждал.
Чуть свет, едва первые птицы в кустах встрепенулись, кликнул царь Дарий воинов и пошел торопливо к львиному рву.
Стал у опечатанного камня и тревожно окликнул:
— Жив ли ты, Даниил?
И из-за камня бодро и радостно отозвался знакомый голос:
— Жив! И ты, царь, живи во веки…
Отвалили камень. Вышел невредимый Даниил. Дарий в радости глазам не верит.
А злые,
Обернулся Дарий — и, как его ни просил Даниил простить их, не послушался и махнул воинам рукой:
— Бросьте их львам!
<1925>
РАССКАЗЫ, СКАЗКИ, СЦЕНКИ, НЕ СОБРАННЫЕ В КНИГУ
ФАКИРСКИЙ ПОДАРОК *
Много лет назад, когда нос мой едва доставал до ручки двери, я учился в Белой Церкви и по классу своему носил веселое звание «приготовишки» (вы и слова такого теперь не знаете).
Был я как-то осенью с дядей в цирке. И вот в антракте, помню, как сейчас, пошли мы с ним за кулисы к страшному человеку Рачки-Чикалды, «самопротыкающему различные части организма при помощи гвоздя без повреждения внутренних печенок и пролития кровяных шариков».
Факир за дощатой перегородкой сидел на табурете, пил пиво, отдувался и обсасывал усы. Очень был обыкновенный факир. А я стоял в углу и, прячась за дядю, смотрел на него, как канарейка на гремучую змею.
Помню, как Рачки-Чикалды взял меня за руку, притянул к себе, посадил на свои факирские колени и сказал тихим загробным голосом:
— Ну, ученый человек, чего дрожишь? Научить тебя знаменитой штуке?
— Без пролития кровяных шариков? — робко спросил я, упорно сползая с коленей на пол.
— Ишь ты! Эта штука, брат, не для таких мышат, как ты… А вот что, ты сны видишь?
— Вижу.
— И хорошие?
— Какие там хорошие… Все про делимое и про делителей. Даже надоело.
Факир на мои ученые слова только головой покрутил.
— Эх ты, каплюшка! Да разве ж это сны?..
Он достал из-под расшитого звездами халата листок бумажки, разорвал его на три клочка, пососал карандаш, задумался и стал писать.
— Вот. Видишь, тут три бумажки. Если тебя днем взрослые обидят, если дождик шел и гулять тебя не пустили, если за обедом сладкого не было, разверни перед сном любую бумажку, прочти семь раз, обратясь лицом на восток, все, что на бумажке написано, и засыпай с Богом. Увидишь сон добрый, сон веселый, сон сладкий, — какой пожелаешь… Только знай: должен ты этим словам крепко верить и никому про них зря не болтать. Тогда все и сбудется.
Дядя усмехнулся в усы — не поверил. А я три бумажки в карман, да скорей — ходу. Может быть, самопротыкатель этот еще раздумает и бумажки свои назад отберет.
И что же вы думаете? Поверил я ему — и много добрых, веселых и сладких снов видел, чего и вам желаю.
Друзья мои маленькие! Я взрослый. Снов никаких давно уже не вижу: ни сладких, ни горьких. А вам, малышам, мой секрет, может быть, и пригодится.
Вот что на бумажках этих было написано.
СОН ДОБРЫЙ