Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
Шрифт:
— Парень-то степенный! Вряд ли пошел бы он на такое, — возразила Ивановна. — Хотя с ревностью не шути. Ох, и лютое чувство!
Разговоры перешли на мужей, измены и ссоры. И долго еще трещали бабы, пока не одернул их проходивший мимо старик Фетистов.
— Загалдели, вороны… — сказал он дребезжащим тенорком. — Кому беда, а вам все развлечение.
Вечером неожиданно арестовали Егора, так как стало известно, что он в ту ночь пришел в барак только под утро. Где он был, Егор отказался сообщить, и два милиционера увели его на Незаметный.
Ветер
С весны Никитин уже успел переменить несколько делянок, но нигде не заработал. Неудачи не особенно огорчали его. Он не привык серьезно задумываться, не умел рассуждать, а жил беспечно и просто.
Пить водку Мишка научился еще совсем желторотым юнцом. Вступая в комсомол, обещал прекратить выпивку, однако старательская среда, в которой он находился, не допустила подобного отступничества. Везде, где он появлялся, старатели настойчиво угощали его, и он не мог отказаться; после гульбы жестоко сокрушался, получая нагоняй в ячейке, раскаивался… и снова не выдерживал.
Когда его исключили, он сначала загрустил, а потом махнул рукой и увлекся поисками фарта.
Сейчас Мишка стоял и думал о предстоящих промывках, вспоминал, как фунтили на Верхне-Незаметном в двадцать четвертом году. Он заработал тогда в одно лето около десяти фунтов золота, а ему не было и семнадцати лет. Не зная, что делать с таким сказочным богатством, он очертя голову проиграл добрую половину в карты, а остальное прокутил в компании прихлебателей, восхищенных его щедростью и безрассудным молодечеством. С тех пор и закрепилась за ним горькая слава компанейского парня.
Закончив углубку ямы, старатели отдохнули и начали вскрывать «торфа» вверх по деляне. Мишка Никитин работал теперь в забое. Из-под кайла его так и брызгали белые искры, обрушивались плотные комья породы.
Подравнивая низ забоя, он ударил кайлом раз, другой, и вдруг что-то блеснуло перед его взглядом. Он застыл, подавшись вперед напряженным телом, и все мысли мгновенно исчезли, осталось только вот это: кайло в руках, буро-желтая разрушенная земля и яркая царапина в углублении забоя. Старатель упал на колени, ковырнул блестящее, и из-под железного носа кайла вывернулся на его ладонь небольшой грязный камень.
По одному весу, не глядя, он узнал бы, что это золото, поднялся, ошалелый от радости, и долго протирал находку подолом рубахи. Остальные старатели нетерпеливо переминались вокруг, ревниво и жадно следя за каждым его движением.
Матово-желтый, поцарапанный сбоку самородок, похожий по форме на уродливую картофелину, глянул на них с Мишкиной ладони. Он переходил из рук в руки, им любовались, нежно оглаживали его неровности.
— Фунта полтора потянет! — сказал
— Да, пожалуй, не меньше.
— В конторе определят.
— Сдавать понесем — узнаем.
«Сдавать в контору…» Эти слова сразу охладили пыл золотоискателей, и они присмирели, призадумались: всем стало жалко отдать самородок. Не то что они мало получили бы за него — оплачивали неплохо, но так заманчиво иметь свое золото! Хоть пропить, хоть перепродать, но распорядиться им по собственному усмотрению. У косого Быкова даже руки затряслись.
Все без слов понимали настроение друг друга и чувствовали себя неловко. Некоторые раньше занимались хищением, но вместе собрались впервые, еще не снюхались, да и как утаить самородок на пятерых?!
— Может, там еще есть? — выразил общую мысль артельщик Григорий, и все принялись искать, разгребали породу, осторожно кайлили, растирали комки в ладонях. Несколько маленьких самородков успокоили их, и Быков пошел за лотком.
Народу в вершине ключа было мало, и до вечера артель незаметно промыла лотков двадцать. Прежде чем идти в барак, копачи договорились, что никому не скажут о своем фарте, и два дня будут мыть тайком: они числились на подготовке, и горный надзор к ним заглядывал редко.
Мишка тоже согласился на хищение. Он хотел оставить себе найденный им самородок, хотя и не представлял, куда приспособит эту огромную золотину.
На другой день утром, выйдя из барака, он увидел Григория, разговаривавшего с китайцем в круглой шляпе и дабовых штанах с отвислой мотней. Мишка не сразу узнал в этом старателе, худом и длиннозубом, веселого Саньку Степанозу.
Артельщик отошел в сторону, подмигнул Мишке.
— Просится в артель, — сказал он, кивая на китайца, — учуял, где жареным пахнет. Пай вносит шестьсот рублей… Примем, что ли?
Мишка недовольно насупился.
— Откуда он узнал? Натрепался кто-нибудь?
— Да ты не бойсь, с ним удобней… Перепродать али еще чего, рисковать на стороне не придется. Теплого время осталось мало, впятером все равно не успеем отработать.
— Как хотите, — сказал Мишка уклончиво.
Он все-таки надеялся, что остальные члены артели запротестуют. Однако из дальнейшего стало ясно, что вопрос о принятии новичка уже решен заранее: никто не удивился появлению китайца на деляне, и Григорий ни с кем больше не советовался.
За три дня они набили золотом увесистый мешочек и начали промывку на бутаре: срок подготовительных работ кончился, скрываться дольше было невозможно.
Вечером после первой промывки, давшей артели семьсот сорок граммов, в бараке началась пьянка.
Перед гулянкой Мишка, еще не успев заложить как следует, взлохмаченный и счастливый возвращался из ороченского магазина с котомкой, набитой продуктами, бутылками спирта и двумя буханками хлеба в руках. Сокращая путь, он пробирался в стороне от тропы, отводил растопыренными локтями ветки кустарников, и мшистая земля беззвучно колебалась под его легкими шагами.