Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
Ночью под эшелон подали случайный паровоз, и он заскрипел дальше, не дождавшись ответной телеграммы.
Третий месяц уже ползли по стальным нитям, перецепляясь от эшелона к эшелону, перебрасываясь с линии па линию, прокатываясь под гулкими сводами мутноглазых, покрытых коростой разрухи вокзалов теплушки: «3б. 213 437» и вторая, в которой томились Завихляев и Евстратыч.
Везде и всюду, всякими правдами и неправдами, просьбами и угрозами, проталкивал Завихляев драгоценный груз.
Похудевшее
В каждом городе, шатаясь от слабости, во время стоянок обегал Завихляев военные, партийные и советские учреждения, совал всюду свои документы, убеждал, просил, требовал.
Кое-где выгоняли, кое-где выслушивали.
В иных местах злились, в иных смеялись; и там, где смеялись. Завихляеву удавалось обычно выпрашивать для себя и Евстратыча какие-то пайковые подачки: хлеб, жесткую, дощатую воблу, сахар.
Завихляев давно продал свои сапоги, куртку, шинель, гимнастерку. Ходил в туфлях из телячьей кожи, — шерстью наружу, — которые добыл по дороге в обмен на горсточку пороху, выковырянную из патронов.
Мужик подержал бумажный пакетик с порохом на ладони, с сожалением сказал:
— Не стоит оно туфлей-то!.. Ну, осподь с тобою! Видать, извелся, паря. А нам порох для охоты во как нужон! Волку развелось тьма.
Сверху закутывался Завихляев в рваное байковое одеяло, привязывая его поясом, чтоб не болталось, и на поясе без кобуры болтался черный, как ночь, наган.
За Уралом стало легче. Меньше ругались на станциях и не гоняли, а почти везде внимательно выслушивали, похохатывали и кормили.
В Рязани даже какой-то проезжий большой комиссар заинтересовался, ходил теплушку смотреть, затем свез Завихляева и Ёвстратыча пообедать в железнодорожный райком, называл героями и на прощание дал денег.
— Если не хватит — купите себе кормежки. А в Москве, как сдашь груз, зайди вот по этому адресу, — ткнул в руку записку, — там тебе все устроят и назначение дадут, куда хочешь.
Утром Завихляев стоял, у раскрытой теплушечной двери, напряженно смотрел за синюю дымку редких перелесков, откуда должна была показаться Москва.
День был погожий, солнечный. Дымилась паром февральская таль.
Прогрохотал стальным плетением двухпролетный висячий мост, кинуло в глаза теплую волну паровозного дыма. Поезд нырнул в выемку, ускорил биение и с рокотом вылетел на открытое место.
За изгибами узкой промерзшей речки раскинулся, тяжело дыша громадным брюхом, плоскомордый монгольский город.
Над ним высоко сверкала и переливалась матовым светом в кубовой сиянии ласковая звезда.
— Ивам Великий блескит, мила-ай, — сказал за спиной, широко крестясь, Евстратыч, — гляди, кака махинища!
Комендант вокзала, высокий тонкий юноша, с яркими цыганскими глазами,
— А-аткуда вы та-акой? — протянул он, пропуская сквозь губы, как макароны, тягучие резиновые слова.
— В документе обозначено, — сумрачно бросил Завихляев.
В лощеной фигуре коменданта ему почудилось враждебное, чужое.
Как будто воскресло и налилось жизнью на его глазах давно сметенное, умершее, сгнившее, которое он сам, Завихляев, раздавил громыхающим ударом сапога в Октябре.
Комендант концами пальцев, точно змею трогал, раскладывал по столу рваные обрывки.
— Здесь сам черт ногу сломит. Неужели вы не могли, товарищ, поаккуратнее с документами?
— Три месяца в теплушке. Голодали, холодали, сколько раз этими документами в рожу всяким саботажникам тыкал. Не до того, чтоб беречь! — сказал Завихляев дерзким голосом.
Комендант с усмешкой кольнул его цыганскими зрачками.
— Видно птицу по полету! Партизанщина?
Завихляев промолчал. Его душила мутная злоба.
Комендант пригнал наконец обрывки, вчитался, поднял недоуменно плечи.
— Э, странно! Сейчас выясню.
Он снял телефонную трубку, кинул помер в эбонитовую воронку.
— Вэсэнха? Дайте секретариат. Секретариат? Можно попросить к телефону товарища Бумана. Это вы, товарищ Буман? Комендант Казанского. Здравствуйте! Тут, видите, у меня дельце. Сейчас прочту вам документ… Да! Он тут у меня. Теплушка с машиной. Ах, вы знаете? Нет, не пропала, пришла! Дадите указания для разгрузки? Хорошо, я подожду. — Он повернулся и, как будто впервые увидев, что Завихляев стоит, кинул: — Присядьте, товарищ!
Одной рукой, не отрывая от уха трубку, достал портсигар и закурил.
— Да, слушаю! Пришлете представителей для приемки? К двум часам? Хорошо! Я их провожу. До свидания!
Он повесил трубку и спросил Завихляев а:
— Где теплушка, товарищ?
— На товарной. На шестом пути, у склада большой скорости.
— Хорошо! Можете идти! Не отходите далеко, скоро приедет комиссия для приемки. Да приведите себя в порядок немножко. Вы на человека не похожи.
Завихляев поднялся со стула.
— Эх… на человека не похож стал! Вас бы, товарищ, так погоняли — облезла бы со штанишек лакировка-то. Чуть жизнь не кончил я за нее, а вы «на человека не похож». Так что должно вам быть стыдно за такую обиду.
Комендант пожал плечами.
— Не я же вас гонял, товарищ, нечего на меня и обижаться, — бросил он вдогонку Завихляеву.
Принимать машину приехало трое.
Двое в шинелях, оба серые одинаковые, с одинаково повисшими пегими усами унылые и тощие.