Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
В открытых дверях коробок стояли закопченные люди в матросских блузах и бескозырках, смотрели на столпившихся в остолбенении хреновинцев и скалили белые зубы, весело перекликаясь:
— Семенов! Братишка!
— Ау!
— Глянь-ка, ты видел такую комедь? Эй, тетка, рот закрой!
Вагонные двери грянули хохотом. Тогда в одной, раздвинув стоявших впереди, появился высокий смуглый красавец, одетый только в фуражку с георгиевскими ленточками. Он осмотрел хреновинцев внимательными сияющими серыми глазами, лениво почесал волосатый
— Ну, народонаселение, туда его в печенки.
Хреновинцы почтительно молчали. Со ступеньки легко спрыгнул худощавый человек в белой гимнастерке и желтых сапогах, с устало-насмешливыми зелеными глазами за стеклышками пенсне.
— Эй, люди добрые! Где у вас тут председатель Совета или комиссар?
Приходько уже проталкивался через толпу.
— Я!
— Вот что, товарищи! Я командир бронепоезда. Мы только что из боя! Не могли проскочить южнее — пришлось отходить по вашей ветке. У нас сильно повреждена задняя площадка. У вас, верно, есть кузнецы? Пришлите человек пять. Мы простоим дня два, пока можно будет двинуться в депо на ремонт.
— Сейчас, товарищи! С удовольствием.
Приходько повернул в местечко. Хреновинцы толклись возле бронепоезда, щупали стенки руками, заглядывали в двери плутонгов, а матросы уже заигрывали с дебелыми хреновинскими красавицами, пробуя материю на их платьях.
Командир бронепоезда крикнул:
— Тишин! Уберите публику с перрона и поставьте часовых у входов. Чтоб не было толкотни!
Хреновинцев согнали за станцию, матросы с винтовками стали по краям перрона.
И только перрон опустел, — из главного выхода станции показался начальник карательного отряда — Рыкало.
С ним шли два молодца его личной охраны.
Лицо Рыкало, с выставленной лошадиной челюстью, кипело звериной злобой. За эти дни он выпил все, что привез с собой, и все конфискованные и реквизированные хмельные суррогаты Хреновина и третий день ходил трезвый.
Трезвый же он был втрое страшнее, чем пьяный.
Исподлобья оглядев бронепоезд, он шагнул к командиру и прохрипел:
— Ты кто такой?
Зеленые глаза насмешливо ощупали мрачную фигуру.
— А вы кто такой?
— Як я тебе спрашую, то ты кажи! Я здесь начальник! — повысил голос Рыкало.
— Братишки, — повернул командир к поезду, — уберите этого гуся!
Прежде чем Рыкало успел схватиться за револьвер, крепкие матросские руки держали его за локти, как и его спутников.
Их вывели на ступеньки станции, и здоровый матрос с хохотом поддал начальника карательного отряда коленом ниже спины.
И хреновинцы, толпившиеся на площади, увидели, как грозный и непонятный человек, державший в страхе все местечко, сунулся лицом в грязь.
Матросы скрылись.
Рыкало вскочил и рванулся в станцию, во дверь встретила его дулом карабина.
Он стер грязь с лица. Спутник подал ему упавшую фуражку.
Рыкало взял ее и ткнул подавшего
Ночью в карательном отряде сидел на столе Рыкало, Рядом стоял отрядник с белым шрамом на щеке.
— Я ж тоби кажу, що воны с собой возят три бочки спирту. Щоб мени лопнуть! Сами матросы казали!
— Казалы… твою мать. А як ты визьмешь спирт?
Парень со шрамом осклабился и, склонившись к начальнику, зашептал.
Рыкало слушал мрачно, но понемногу его глаза разгорелись злобными и веселыми огоньками.
— Ты не брешешь?
— Ни, як можно!
— Добре! Покличь! Зараз!
Командир бронепоезда гулял возле станции с Приходько и Пуней, Он рассказал Приходько о столкновении с Рыкало.
— Конечно, мы, товарищ, здесь от всего отрезаны. Я и то говорил товарищу Пуне, что бог их знает, кто они. Вы вот доберетесь до города, сделайте милость, скажите, чтоб хоть инструктора какого прислали. Пропадешь тут совсем.
Вокруг гуляли матросы с хреновинскими дамами. В теплом майском воздухе слышались взвизгивания, смех, песни, треск разгрызаемых подсолнухов.
К Приходько и Пуне подошли дамы из хреновинской аристократии — дочь священника, учительница, телеграфистка и вдова убитого Харченко, Лариса Петровна, румяная, веселая крупитчатая женщина, с пышным станом, тугими розовыми губами и теплой ясностью серых глаз.
Их познакомили с командиром. Он посмотрел на Ларису Петровну и облизнул обветренные боевым ветром губы.
Осатанелое трехлетнее скитание в бронепоезде, среди грохота и духоты стальных клеток, приучило его смотреть на вещи просто.
Сегодня женщина — завтра смерть.
И он, не имевший в жизни ничего, кроме белой гимнастерки, желтых сапог и молодого тела, обращался с женщинами и со смертью одинаково небрежно и равнодушно.
Он оглядел еще раз высокую грудь, нежную шею и подумал:
«Ну, значит, игра будет!»
И, изогнувшись, изысканно, как маркиз, предложил ей руку.
Они долго гуляли вдоль перрона, и командир бронепоезда постепенно и настойчиво волновал женщину намеками и легкими, чуть заметными, но зажигающими кровь касаниями.
Потом отделились от остальной компании, ушли под густые своды акации, на кладбище.
Там оба обезумели от воздуха и поцелуев, и две тени, проскользнув по улице, скрылись в белом домике вдовы Харченко.
Командир забылся легким мечтательным сном на горячем плече нежной подруги.
Вдруг, сквозь сон, ему почудился пушечный выстрел. Мгновенно он был на ногах.
Удар повторился. Нет, это не выстрел, а тяжелый удар в дверь.
Командир чиркнул зажигалку и зажег свечу. В одну минуту он был одет. Лариса Петровна сидела на постели, испуганно закрывшись одеялом.