Собрание сочинений. Т.13.
Шрифт:
— Она их дала тебе? Ты знаешь, где они?
Флора только пожала плечами: «Неужели он думает, что мать могла кому бы то ни было отдать свои деньги, пусть даже дочери!»
— Скажете тоже — дала!.. В землю закопала, вот это вернее!.. Знайте, они там, ищите только лучше!
И широким жестом она указала на дом, огород с колодцем, железную дорогу, на раскинувшуюся кругом местность. Да, они там, в какой-нибудь дыре, где их никто никогда не сыщет… Не стесняясь присутствием девушки, Мизар, окончательно потерявший над собой власть, опять начал с озабоченным видом передвигать мебель и выстукивать стены; Флора, остановившись у окна, негромко проговорила, точно думая вслух:
— Чудесная ночь, такая теплынь!.. И звезды горят, светло как днем, потому я так быстро дошла… Утром встанет солнышко, и будет такой славный денек!
Несколько мгновений Флора стояла неподвижно, вперив взор в уснувшую даль, теплая апрельская ночь, несмотря ни на что, наполняла ее негой, навевала на нее смутные думы и еще сильнее растравляла терзавшую сердце рану. Но когда Мизар выскользнул из спальни и принялся исступленно шарить в кухне, она подошла к кровати и опустилась на стул, не сводя глаз с окаменевшего лица матери. В углу стола по-прежнему горела свеча, устремляя к потолку прямой и высокий язычок пламени. Промчался поезд, дом задрожал до основания.
Флора решила оставаться возле матери всю ночь, в голове у нее теснились
«Час восемнадцать, — промелькнуло в голове девушки. — Еще семь часов. Утром — в восемь шестнадцать — они будут тут».
Уже несколько недель ожидание этого поезда превратилось для нее в сущую муку. Она знала, что каждую пятницу, по утрам, курьерским поездом, который вел Жак, в Париж ехала и Северина; уже давно в душе Флоры жило только одно желание — выследить их, убедиться, что они тут, в поезде, и потом в ревнивой тоске повторять себе, что там, в столице, они без помех будут предаваться любви. Поезд уносился вдаль, и Флору охватывало невыносимое чувство бессилия от того, что она не может ухватиться за подножку заднего вагона и устремиться вслед за ними! Девушке чудилось, будто все эти колеса — одно за другим — рассекают ее сердце. Она так страдала, что однажды вечером, забившись в укромный уголок, собралась было обо всем донести в суд — ведь если эту женщину арестуют, все разом кончится; еще девчонкой Флоре довелось увидеть, какие гадости выделывали старик Гранморен и Северина, и она предполагала, что если судьи узнают об этом, то непременно упрячут распутницу в тюрьму. Но, взявшись за перо, она убедилась, что не так-то просто писать о подобных вещах. И потом, поверят ли ей судьи? Ведь богачи друг за дружку стоят! Чего доброго, ее еще запрут под замок, как сделали с Кабюшем. Нет! Уж коли мстить, так самой, нечего на других надеяться! Впрочем, она, в сущности, даже не собиралась мстить, ведь тот, кто мстит, стремится, как она слышала, причинить боль другим и таким путем избавиться от своей собственной боли; Флоре же хотелось другого — все уничтожить, испепелить дотла, как испепеляет молния. От природы она была горда и считала, что у нее есть право на любовь Жака, — разве она не сильнее и не краше той, другой? Одиноко бродя по отвесным тропинкам, каких много было в этом медвежьем углу, Флора порою останавливалась, встряхивала тяжелой гривой светло-русых волос и мечтала о том, чтобы подстеречь ту, другую, где-нибудь в лесной глуши и разрешить их спор единоборством. Никогда еще мужчины не прикасались к ней, они побаивались ее тяжелой руки, и в этом она видела залог своей неодолимой силы: конечно же она возьмет верх над той, другой!
Неделю назад в голове Флоры внезапно возникла новая мысль, она все глубже вонзалась в ее мозг, точно под ударами незримого молота: убить их, убить обоих, чтобы они тут больше не ездили, не ездили вместе в Париж! Она не рассуждала, просто повиновалась свирепому инстинкту разрушения. Ведь когда колючка впивалась ей в руку, она, не задумываясь, вырывала занозу, казалось, она способна была отсечь нарывавший палец! Да, надо убить, убить их — в первый же раз, когда они тут проедут, а для этого надо устроить крушение, положить поперек колеи какое-нибудь бревно, вынуть рельс, словом, все разбить, уничтожить! Ведь он на паровозе, впереди, и никуда не уйдет, превратится в лепешку, а она норовит ехать в переднем вагоне, поближе к нему, ей тоже не спастись! О других пассажирах — об этом безостановочно катившемся людском потоке — Флора и не думала. Что ей до них? Ведь она никого там не знает. Точно навязчивая идея, ее неотступно преследовала мысль пустить поезд под откос, не считаясь с жертвами, и постепенно девушке стало казаться, что только такая грозная катастрофа, чреватая кровью и человеческим горем, может стать для нее очистительным ливнем, в котором она омоет свое чудовищно разбухшее от слез сердце.
И все же в пятницу утром она заколебалась, никак не могла решить, в каком месте и каким способом вынуть рельс. Но вечером, закрыв шлагбаум на замок, она, повинуясь внезапной мысли, двинулась через туннель по направлению к железнодорожной ветке на Дьепп. То была ее излюбленная прогулка — подземный ход, как прямая сводчатая улица, тянулся больше чем на пол-лье; всякий раз, когда навстречу ей мчался поезд с ослепительно сверкавшим впереди огромным фонарем, она испытывала острое волнение: любой состав мог раздавить ее, должно быть, опасность, которой она с такой лихостью пренебрегала, и манила девушку сюда. В тот вечер, ускользнув от бдительного ока сторожа, Флора пробралась в туннель и дошла уже почти до середины, держась левой стороны, это давало ей уверенность, что встречные поезда непременно пройдут справа от нее; но тут она, как на грех, оглянулась, провожая глазами задние огни поезда, мчавшегося в Гавр; потом снова двинулась вперед, но поскользнулась и, стремясь сохранить равновесие, несколько раз повернулась на пятках, — и вдруг она обнаружила, что уже не помнит, в какой стороне скрылись красные огоньки. Несмотря на все свое мужество, Флора испуганно замерла на месте, руки у нее похолодели, в ушах все еще стоял оглушительный грохот колес, а волосы на непокрытой голове зашевелились от ужаса. Что она станет делать, когда появится поезд? Не зная, по какой колее
Было девять часов вечера, через несколько минут появится курьерский поезд из Парижа. Будто прогуливаясь, девушка двинулась вперед, к ветке на Дьепп, до которой оставалось метров двести, она приглядывалась к пути, выискивая, что может пригодиться для ее цели. Железнодорожную ветку приводили в порядок, и на ней стоял состав с балластом, только что направленный туда стрелочником Озилем, приятелем Флоры; и тут девушку точно осенило, в ее голове мгновенно созрел план: надо просто помешать Озилю вновь повернуть стрелку на основной путь, тогда курьерский поезд налетит на состав с балластом и разобьется. С той самой минуты, когда Озиль, опьянев от страсти, накинулся на Флору, а она едва не раскроила ему череп ударом дубинки, девушка прониклась к нему симпатией и охотно его навещала: она неожиданно появлялась из туннеля, словно коза, спустившаяся с гор. Озиль, бывший солдат, необыкновенно тощий и удивительно молчаливый малый, неукоснительно соблюдал железнодорожные правила, за ним не числилось никаких упущений по службе, днем и ночью он был начеку. Но при виде этой дикарки, которая отделала его почище любого парня, Озиль терял голову, и, помани она его мизинцем, он пошел бы за ней на край света. Хотя Озиль был на четырнадцать лет старше Флоры, он влюбился в нее как мальчишка и дал себе клятву во что бы то ни стало овладеть ею, сила не помогла, ну что ж, он наберется терпения, будет с нею любезничать! Вот почему в ту ночь, когда Флора в темноте приблизилась к будке Озиля и окликнула его, он, забыв обо всем, кинулся к ней. Задавшись целью увести стрелочника подальше от железнодорожной линии, девушка всячески старалась отвлечь его внимание и сбивчиво рассказывала различные истории, потом сказала, что ее мать сильно болеет, того и гляди помрет, а уж тогда она нипочем не останется в Круа-де-Мофра. В то же время Флора напряженно прислушивалась к пока еще невнятному гулу курьерского поезда, который вышел со станции Малоне и на всех парах приближался. Поезд был уже совсем рядом, и тут девушка оглянулась, чтобы все увидеть своими глазами. Но она не подумала о новой тормозной системе: едва паровоз вступил на Дьеппскую ветку, как тут же пришел в действие сигнал остановки, и машинист успел остановить поезд в нескольких шагах от состава с балластом. Озиль закричал так отчаянно, точно на него обрушился дом, и опрометью кинулся к своему посту, а Флора, вся подобравшись, застыла на месте и следила из темноты за маневрированием обоих составов. Спустя два дня уволенный со службы Озиль зашел попрощаться с Флорой, он ни о чем не догадывался и уговаривал девушку перейти жить к нему, если ее мать умрет… Ладно! На этот раз сорвалось, надо было искать другой способ.
При этом воспоминании пелена, заволакивавшая взгляд Флоры, рассеялась, и девушка вновь увидела покойницу, освещенную желтым пламенем свечи. Матери больше нет. Не уйти ли и впрямь к Озилю, стать его женой? Ведь он ее любит, — как знать, может, с ним она и найдет свое счастье? Но тут все в ней взбунтовалось. Ни за что! Уж если она окажется такой трусливой, что не сумеет расправиться с теми двумя, а сама останется жить, — у нее все-таки достанет гордости не выходить за нелюбимого! Лучше уж она пойдет бродить по дорогам, наймется в услужение… Непривычный шум заставил ее насторожиться, но она тут же поняла, что это Мизар долбит киркой глиняный пол в кухне, — он с таким остервенением разыскивал припрятанные деньги, что, казалось, способен был разворотить весь дом. Нет, с этим мерзким кротом она тоже не останется! Что же делать? И в эту минуту опять налетел ураган, стены затряслись, а по бледному лицу покойницы скользнул кроваво-красный отблеск, осветивший широко раскрытые глаза и застывший в насмешливой гримасе рот. Это прошел последний пассажирский поезд из Парижа, его тащил за собой тяжелый локомотив.
Флора повернула голову и увидела звезды, озарявшие мирный покой весенней ночи.
— Три десять, — чуть слышно прошептала девушка. — Через пять часов они будут здесь.
Надо на что-то решиться, не станет она больше терпеть! Видеть их, видеть, как они каждую неделю ездят в Париж предаваться любви, — свыше ее сил! Теперь она твердо знает: никогда Жак ее не полюбит! Ну, а коли так — пусть он лучше сгинет, пусть все пойдет прахом. Мрачная комната, где она уже бодрствовала несколько часов, переполняла ее скорбью, и в душе Флоры росла жажда разрушения. Ведь в живых не осталось никого, кто бы ее любил, а раз так — пусть и другие умрут, как умерла ее мать! Да, еще немало людей умрет, они погибнут все сразу. Сперва погибла сестра, потом — мать, а теперь погибла и любовь! Что ей делать? Уйдет ли она куда или останется тут — везде она будет одна, вечно одна, а те, другие, всегда вдвоем… Нет! Пусть уж лучше все рухнет, пусть смерть, что притаилась в этой закопченной комнате, как буря налетит на железнодорожное полотно и уничтожит все живое!
Довольно раздумывать, пора действовать, надо только найти способ и совершить то, что она решила. И Флора вернулась к мысли вынуть рельс. То был самый верный, простой и надежный путь: выбить молотом рельсовые подушки, а потом рельс и сам соскочит со шпал. Инструмент у нее есть, в этом пустынном месте ее никто не увидит. Лучше всего это сделать за выемкой, на пути к Барантену, там железная дорога изгибается, а потом взбегает на косогор, который метров на семь или восемь возвышается над ложбиной, — тут уж поезд непременно сойдет с рельсов, произойдет ужасное крушение. Но, припомнив расписание, Флора обеспокоилась. Курьерский поезд из Гавра проходит здесь в восемь шестнадцать, перед ним должен еще пройти — в семь пятьдесят пять пассажирский поезд. Итак, у нее будет двадцать минут, больше и не нужно. Одно только плохо: между ними могут пустить без расписания товарный поезд, это нередко случается, особенно когда в Гавре соберется много грузов. Стоит ли рисковать?! Если бы знать заранее, что полетит под откос именно курьерский! Но кто может поручиться? PI Флора снова принялась мучительно думать. Еще не рассвело, на столе по-прежнему горела свеча, она уже совсем оплыла, а высокий фитиль, с которого не снимали нагара, обуглился.