Собрание сочинений. Т.13.
Шрифт:
Он прибыл в Круа-де-Мофра через несколько часов после того, как было совершено убийство, и первым делом приказал взять под стражу Кабюша. Все неопровержимо свидетельствовало против каменолома — и то, что тот был весь в крови, и то, что, по словам Рубо и Мизара, они застали его возле трупа Северины в каком-то невменяемом состоянии. Допрашивая Кабюша, следователь потребовал объяснить, как и почему он очутился в комнате убитой; каменолом в ответ принялся бессвязно рассказывать какую-то историю, показавшуюся Денизе до того нелепой и банальной, что он, слушая, только пренебрежительно пожимал плечами. Надо сказать, следователь приготовился к такого рода басне: преступник, как правило, всегда сочиняет небылицы о несуществующем убийце, будто бы скрывшемся во мраке тотчас же после преступления. Разумеется, этот оборотень, умчавшийся, как вихрь, теперь уже далеко… В довершение всего, когда Кабюша спросили, что он делал возле дома в такой поздний час, он смешался и сперва наотрез отказался отвечать, а потом заявил, что просто гулял. Версия обвиняемого походила на детский лепет: как было поверить в существование таинственного незнакомца, который, убив человека, спасается бегством, оставив все двери распахнутыми настежь и ничего не тронув и не украв? Откуда он взялся? Зачем совершил убийство? Узнав в самом начале дознания о связи машиниста с покойной Севериной, следователь захотел установить, где был в день убийства Жак Лантье; сам обвиняемый показал, что проводил машиниста до Барантена и тот сел при нем в поезд, отходивший в четыре часа пятнадцать минут дня, а содержательница постоялого двора в Руане клялась всеми святыми, что молодой человек, пообедав, тут же завалился спать и вышел из своей
Однако тут Денизе, несмотря на владевшее им убеждение в виновности каменолома и на свой безошибочный нюх, которому он, по собственному признанию, доверял больше, чем уликам, ненадолго заколебался. Дело в том, что при первом обыске в лачуге Кабюша, стоявшей в самой чаще Бекурского леса, не обнаружили ничего предосудительного. Подозрение в краже отпало, и следовало отыскать другой убедительный мотив преступления. И вот, допрашивая Мизара, Денизе внезапно отыскал недостающее звено: путевой сторож сообщил ему, что видел, как однажды ночью Кабюш перелез через стену, ограждавшую дом, и подглядывал в окно за раздевавшейся Севериной. Машинист на допросе без всяких обиняков рассказал все, что знал: по его словам, каменолом безмолвно обожал г-жу Рубо, питал к ней пылкую страсть и просто ходил за нею по пятам, стараясь услужить ей во всем. Итак, сомнений больше не оставалось: Кабюшем двигала животная страсть; и следователь без труда восстановил весь ход событий: преступник, у которого, должно быть, имелся ключ, проникает в дом, но в растерянности оставляет дверь открытой, затем завязывается борьба, которая заканчивается гибелью жертвы, после чего негодяй пытается изнасиловать убитую им женщину — за этим занятием его и застал муж. Оставалось еще только одно, не совсем понятное обстоятельство: каменолом знал, что Рубо должен приехать в тот вечер, зачем же он выбрал столь неподходящее время для задуманного им злодеяния — ведь муж мог захватить его на месте преступления! Однако, по здравом размышлении, становилось ясно, что и это обстоятельство оборачивается против обвиняемого: очевидно, он не в силах был обуздать свою неистовую страсть, он пришел в исступление, поняв, что утром Северина навсегда покинет Круа-де-Мофра, в решил воспользоваться тем, что она ненадолго осталась тут в одиночестве. С этой минуты Денизе окончательно и бесповоротно проникся уверенностью в виновности Кабюша.
Измученный допросами, во время которых следователь искусно сбивал его с толку неожиданными замечаниями, Кабюш, даже не подозревавший о ловушках, которые ему расставлял Денизе, упрямо придерживался своей первой версии. Он, мол, вышел прогуляться на дорогу, хотел подышать свежим ночным воздухом, и вдруг какой-то человек чуть не налетел на него и так стремительно исчез в темноте, что он даже не заметил, в какую сторону тот кинулся. И тогда, не на шутку встревожившись, он бросил взгляд на дом и заметил, что входная дверь широко распахнута. Когда он решился наконец войти и подняться наверх, то обнаружил, что Северина недвижимо лежит на полу, она глядела на него широко раскрытыми глазами, и он, думая, что она жива, поднял еще теплое тело и опустил его на постель, при этом он, дескать, и вымазался в крови. Вот все, что он знает, упорно твердил Кабюш и повторял свои показания, не изменяя в них ни единой подробности; возникало впечатление, что он накрепко затвердил заранее придуманную историю. Если же у него пытались выведать еще что-нибудь, этот неотесанный верзила испуганно умолкал с таким видом, будто он не может понять, чего от него хотят. Когда Денизе стал расспрашивать Кабюша о чувствах, которые тот питал к покойнице, каменолом покраснел, как мальчишка, оскорбленный в своей первой любви; он все полностью отрицал, говоря, что ему никогда и в голову не могло прийти лечь в постель с этой дамой: одна такая мысль казалась ему дурной и постыдной; на таившееся в самой глубине его души чувство к Северине Кабюш смотрел как на что-то необычайно деликатное и даже таинственное, о чем и говорить-то ни с кем не подобает. Нет, нет! Он не любил г-жу Рубо, он вовсе ее не хотел, и теперь, когда она умерла, никто на свете не принудит его говорить об этом и тем самым совершать кощунство. Однако столь упрямое отрицание фактов, подтвержденных несколькими свидетелями, только еще больше вредило Кабюшу. Следователь полагал, что обвиняемый, конечно же, будет стремиться скрыть владевшую им бешеную страсть к несчастной женщине, ради утоления которой он даже зарезал ее. Когда, сопоставив все доказательства, Денизе попытался вырвать у Кабюша признание и для этого нанес каменолому решительный удар, прямо обвинив его в том, что он убил и изнасиловал Северину, тот пришел в ярость и принялся дико кричать? Как? Выходит, он убил ее да еще хотел изнасиловать? Он, смотревший на нее, как на святую! Пришлось кликнуть жандармов, они схватили обвиняемого за плечи, а он бешено рвался из их рук и грозил разнести к чертям всю эту грязную лавочку! Словом, выяснилось, что Кабюш — крайне опасный субъект, что он только прикидывался смирным, а на самом деле это — необыкновенно свирепый негодяй, способный на самое ужасное преступление.
Некоторое время дознание не двигалось с места: всякий раз, когда Кабюшу предъявляли обвинение в убийстве, он приходил в ярость и вопил, что зарезал Северину вовсе не он, а какой-то мерзавец, который тут же и скрылся; однако Денизе внезапно наткнулся на улику, сразу же придавшую иную окраску всему делу и увеличившую его значение. Следователь, по его собственному выражению, нюхом чуял истину: повинуясь какому-то наитию, он решил самолично произвести вторичный обыск в логове Кабюша и обнаружил за одной из балок тайничок, где были спрятаны несколько носовых платочков и пара дамских перчаток, а под ними лежали золотые часы, которые Денизе тотчас же признал; торжеству его не было границ, ведь то были часы председателя суда Гранморена, которые следователь в свое время так долго и безуспешно разыскивал: массивные, украшенные монограммой, на их крышке с внутренней стороны имелся фабричный номер — 2516. Денизе был как громом поражен: неожиданная находка проливала на дело яркий свет, связывала воедино прошлое и настоящее, и он сам восторгался той неумолимой логикой, с какой теперь можно было объяснить все факты. Эта улика могла иметь столь далеко идущие последствия, что Денизе сначала ничего не сказал Кабюшу о часах и только допытывался, откуда у него взялись эти перчатки и платки. У каменолома чуть было не слетело с уст признание: да, он обожал покойницу, да, он страстно любил ее, он даже украдкой прижимал к губам платья, в которых она ходила, подбирал и уносил к себе мелочи, которые она теряла или выкидывала — обрывки шнурков, крючки, шпильки! Но в последний миг непобедимый стыд, рожденный целомудрием, не дал ему заговорить. А когда следователь решил наконец показать обвиняемому часы, тот оторопело уставился на них. Кабюш сразу все вспомнил: как он вытащил из-под подушки у Северины платок и унес его к себе, точно добычу; развернув платок, он с изумлением обнаружил, что в него завернуты часы; они так и остались за балкой, ибо он безуспешно ломал себе голову над тем, каким способом их возвратить. Но к чему обо всем этом рассказывать? Ведь тогда придется сознаться и в том, что он похищал ее косынки и белье, которое так чудесно пахло, но стыд не позволял ему это сделать. А ко всему еще, что бы он ни сказал, ему ведь не поверят! Темный и простодушный Кабюш до такой степени запутался в хитросплетениях следователя, что уже ничего не понимал, и все происходящее начинало казаться ему каким-то наваждением. Каменолом даже перестал выходить из себя, когда его обвиняли в убийстве Северины, он впал в оцепенение и на все вопросы отвечал теперь односложно: «Не знаю». В конце концов Кабюш потребовал, чтобы его оставили в покое: ему все настолько осточертело, что он готов был хоть сейчас лечь под нож гильотины!
Тогда-то Денизе и распорядился взять под стражу Рубо. Он не располагал достаточными основаниями для этого и выдал ордер на арест в минуту озарения — упоенный сознанием собственной власти и уверенный в своей проницательности. Хотя в деле оставалось еще немало темных мест, следователь нутром угадывал: помощник начальника станции
Рубо на все вопросы сперва отвечал только «да» и «нет», вид у него был сонный и вялый. Казалось, он даже не удивился тому, что его взяли под стражу, он до такой степени опустился, что ни на что внимания не обращал. Чтобы заставить его разговориться, вместе с ним в камере поместили полицейского; Рубо очень обрадовался и с утра до ночи дулся с агентом в карты. Надо сказать, что Рубо не сомневался в виновности Кабюша: конечно же, каменолом, и никто другой, убил Северину. Когда его спросили, не думает ли он, что Жак Лантье причастен к убийству, помощник начальника станции только рассмеялся и пожал плечами, словно желая этим подчеркнуть, что ему-то хорошо известно о связи покойной жены и машиниста. Но когда Денизе, вдоволь прощупав арестованного, неожиданно обрушил на него всю тяжесть обвинения, заявив, будто он, Рубо, сообщник этого злодея Кабюша — следователь рассчитывал таким путем вырвать у него признание, — тот, боясь разоблачения, стал вести себя крайне осмотрительно. Что это еще за небылицы? Сами говорят, что каменолом убил сперва Гранморена, а потом Северину, и тут же заявляют, будто к этим злодеяниям причастен и он, Рубо, так как он, дескать, подбил Кабюша на преступление ради собственной выгоды! Такое сложное построение ставило Рубо в тупик, наполняло его подозрительностью: разумеется, это только западня, ему просто голову морочат, чтобы вынудить сознаться в том, что он убил старика. Сразу же после ареста помощник начальника станции сказал себе, что уже теперь, конечно, вытащат на свет ту давнюю историю. На очной ставке с Кабюшем он заявил, что незнаком с этим человеком. Когда Рубо повторил, что каменолом был весь залит кровью и собирался изнасиловать свою жертву, тот взорвался и чуть было не набросился на него с кулаками; эта бурная сцена еще больше все запутала. Целых три дня следователь подвергал обвиняемых перекрестному допросу, он был уверен, что сообщники сговорились между собой и просто ломают комедию, прикидываясь врагами. В конце концов Рубо до того устал, что вообще перестал отвечать на вопросы, но потом окончательно потерял терпение и, желая покончить с этим постылым делом — такая подспудная мысль точила его уже много месяцев, — внезапно решил рассказать следователю все без утайки, выложить ему всю подноготную.
Именно в тот день Денизе во время допроса прибегал к особенно изощренным приемам; он сидел за письменным столом, прикрыв глаза тяжелыми веками и вытянув свои подвижные губы в ниточку, что свидетельствовало о напряженной работе его проницательного ума. Вот уже целый час он придумывал различные хитросплетения, стремясь одержать верх над сидевшим против него обрюзгшим и заплывшим желтым жиром человеком, и под конец пришел к убеждению, что этот неповоротливый и грузный толстяк — весьма коварный и изворотливый противник. Денизе шаг за шагом теснил его, загонял в тупик, но, когда он уже решил, что обвиняемый попал в расставленную ловушку, тот внезапно вышел из себя и заорал, что с него довольно, что он предпочитает во всем сознаться, лишь бы из него перестали жилы тянуть! И раз уж ему все равно не вырваться из их лап, он хочет по крайней мере нести ответственность за то, что на самом деле совершил. И Рубо рассказал следователю все: как Гранморен надругался над совсем еще юной Севериной, как он, Рубо, узнав об этих гнусностях, потерял голову от жестокой ревности, каким способом он прикончил старика и для чего взял у него из кармана десять тысяч франков; при каждом новом признании брови Денизе ползли все выше и выше, а губы складывались в насмешливую и недоверчивую гримасу, словно говорившую, что такого старого воробья, как он, на мякине не проведешь. Когда же обвиняемый умолк, следователь открыто усмехнулся. Ну, и продувная же бестия, этот человек! Решил сознаться в первом убийстве, изобразив его при этом преступлением, совершенным из ревности, и думает таким путем снять с себя обвинение в предумышленном грабеже и, главное, в причастности к убийству своей жены! Да, это дерзкий маневр, свидетельствующий о недюжинном уме и воле. Но только все это ни в какие ворота не лезет!
— Послушайте, Рубо, уж не считаете ли вы нас младенцами?.. Изображаете себя этаким свирепым супругом, который в припадке бешеной ревности совершает убийство?
— Вот именно.
— Если поверить вашим россказням, вы, вступая в брак, и знать не знали об отношениях Северины Обер и председателя суда Гранморена? Ну, разве в это можно поверить? Напротив, все доказывает, что ваша женитьба — сделка, которую вам предложили и которую вы, все хорошенько взвесив, приняли. За вас отдают молодую девицу с приданым, воспитанную как настоящая барышня, ее опекун начинает вам покровительствовать, для вас не секрет, что он отказывает ей по завещанию загородный дом, и после этого вы тщитесь нас убедить, будто ничего, ровным счетом ничего не подозревали? Бросьте, вы все отлично знали, в противном случае ваш брак просто необъясним!.. К тому же достаточно привести лишь один факт, и все ваше построение рухнет! Ведь вы же вовсе не ревнивы, неужели вы и теперь еще рискнете утверждать обратное?
— Я вам правду сказал, я убил старика в припадке жестокой ревности.
— Хорошо, но тогда соблаговолите объяснить, почему, убив господина Гранморена, якобы за какие-то его прежние, весьма неопределенные и, к слову сказать, целиком вами вымышленные отношения с вашей женою, вы больше года сквозь пальцы смотрели на ее связь с Жаком Лантье, мужчиной в самом соку? Мне уже уши прожужжали разговорами об их интимных отношениях, да вы и сами не отрицали, что вам это известно… А ведь вы его даже ни разу не тронули — почему?
Рубо сидел понурившись, он смотрел прямо перед собой мутными глазами и не находил убедительного ответа. Наконец он пробормотал:
— Не знаю… Того я прикончил, а этого убивать не стал.
— В таком случае незачем изображать из себя ревнивца, который мстит за свою честь, не советую вам повторять эту романтическую басню перед присяжными, ведь они только плечами пожмут… Поверьте, вам лучше отказаться от этой системы запирательства: одно только чистосердечное признание может еще вас спасти.