Собрание сочинений. Т.18. Рим

Золя Эмиль

На другое утро Пьера приняли немедленно, как только он подал свою визитную карточку, и у него даже промелькнуло подозрение, что его прихода ожидали, хотя монсеньер Форнаро встретил его с удивленным и даже слегка встревоженным видом.

— Аббат Фроман, аббат Фроман, — повторял прелат, не выпуская из рук визитной карточки и внимательно ее рассматривая. — Войдите, прошу вас… Я чуть было не распорядился никого ко мне не пускать, у меня спешная работа… Но это ничего, садитесь, пожалуйста.

Пьер застыл на

месте, с восхищением любуясь этим высоким красавцем лет пятидесяти пяти, здоровым и цветущим. Румяный, чисто выбритый, с легкой проседью в кудрявых волосах, с красивым носом, сочными губами и ласковым взглядом, он показался Пьеру самым обаятельным и блестящим из римских прелатов. В черной сутане с фиолетовым воротником, холеный, элегантный, он был просто великолепен. Просторная приемная, залитая солнцем, с двумя широкими окнами, выходившими на Навонскую площадь, была обставлена с изысканным вкусом, не часто при сущим нынешнему римскому духовенству, и казалась под стать хозяину; там царила атмосфера веселости и приветливости.

— Присаживайтесь, господин аббат, и соблаговолите сказать, чему я обязан честью вашего посещения?

Монсеньер Форнаро глядел на него с любезной и простодушной улыбкой, но Пьера вдруг очень смутил этот вполне естественный вопрос, хотя он и должен был его предвидеть. Следует ли сразу приступить к щекотливому делу, открыть цель своего визита? Он подумал, что это все же самый прямой и самый достойный путь.

— Ах, монсеньер, обращаясь к вам, я знаю, что это не принято, но мне посоветовали так поступить, и мне кажется, нет ничего дурного, когда люди порядочные пытаются добросовестно выяснить истину.

— В чем же дело, в чем дело? — спросил прелат с самым наивным видом, не переставая улыбаться.

— Так вот, говоря без обиняков, я узнал, что конгрегация Индекса прислала вам мою книгу «Новый Рим» и поручила дать о ней отзыв; поэтому я и решился обеспокоить вас на случай, если вам понадобятся какие-либо разъяснения с моей стороны.

Но монсеньер Форнаро не пожелал ничего больше слушать. Он схватился за голову обеими руками и, отшатнувшись, все так же учтиво прервал Пьера:

— Нет, нет! Не говорите так, перестаньте, вы меня глубоко огорчаете… Давайте считать, что вас ввели в заблуждение, ибо никто не должен этого знать, никто ничего и не знает, ни я, ни другие… Ради бога, прекратим этот разговор.

Однако Пьер, уже давно заметивший, какое поразительное впечатление производит имя асессора Священной канцелярии, по счастью, нашел удачный ответ.

— Поверьте, монсеньер, я не хочу причинить вам ни малейшей неприятности, и, повторяю, я никогда бы не осмелился докучать вам, если бы сам монсеньер Нани не указал мне на вас и не сообщил ваш адрес.

Эффект и на этот раз был потрясающий. Только монсеньер Форнаро пошел на уступки постепенно,

со свойственным ему непринужденным изяществом. Он сдался не сразу, но возразил лукаво и многозначительно:

— Как! Неужели монсеньер Нани был так нескромен? Ну, я пожурю его за это, я сердит на него!.. Да откуда он знает? Он же не состоит в конгрегации, его могли ввести в заблуждение… Передайте ему, что я непричастен к вашему делу, что он ошибся, пусть это научит его не выдавать тайны, которые следует свято хранить.

Потом он прибавил, ласково глядя на Пьера, с обворожительной улыбкой на полных губах:

— Ну что ж, раз этого желает монсеньер Нани, я охотно побеседую с вами, дорогой господин Фроман. Только с одним условием: вы не будете выпытывать ничего ни о моем докладе, ни о том, что говорится или делается в конгрегации.

Пьер тоже улыбнулся, невольно восхищаясь тем, с какой легкостью все разрешается, когда установленные формальности соблюдены. И аббат в который раз принялся рассказывать о своем деле: как глубоко он изумлен осуждением своей книги, как долго и безуспешно он пытается выяснить, за что, собственно, ее преследуют.

— Так-так! — воскликнул прелат, словно пораженный такой наивностью. — Но ведь конгрегация Индекса — это трибунал, если дело передано туда, он его рассматривает. Ваша книга подвергается преследованию, потому что на нее поступил донос, это же проще простого.

— Да, донос, я знаю!

— Ну разумеется, жалоба была подана тремя французскими епископами, имена которых я, к сожалению, не имею права назвать, и конгрегация была вынуждена приступить к рассмотрению крамольного труда.

Пьер смотрел на него оторопев. Донос трех епископов? За что? Почему?

Затем он вспомнил о своем покровителе.

— Но ведь кардинал Бержеро прислал мне в письме весьма одобрительный отзыв, и я поместил его в виде предисловия к моей книге. Разве это не служит достаточной гарантией для французского епископата?

Прежде чем ответить, монсеньер Форнаро с тонкой усмешкой покачал головой.

— Да, разумеется, письмо его высокопреосвященства, превосходное письмо… Впрочем, лучше бы он его не посылал, лучше для него и особенно для вас.

Молодой аббат, все более удивляясь, открыл было рот, чтобы попросить объяснений, но прелат не дал ему заговорить.

— Нет, нет, я ничего не знаю, я ничего не сказал… Кардинал Бержеро святой человек, которого все почитают, и если он согрешил, то лишь по доброте сердечной.

Наступило молчание. Пьеру казалось, что под ним разверзается бездна. Не смея настаивать, он горячо возразил:

— Но почему осудили именно мою книгу, мало ли других? Я не собираюсь брать пример с доносчиков, но сколько же я знаю книг гораздо более опасных, на которые римская церковь закрывает глаза!