Собрание сочинений. Т.18. Рим

Золя Эмиль

Действительно, сад на склоне холма, позади церковки, был со всех сторон обнесен высокой стеной, наглухо огражден от любопытных взглядов. Лишь слева за оградой виднелась громадная, раскидистая смоковница, темная листва которой отчетливо выделялась на светлом небе.

Прада повел Пьера дальше, продолжая рассказывать о Сантобоно, который его, очевидно, занимал. Это был священник-патриот, гарибальдиец. Он родился в Неми, в диком уголке Альбанских гор, вышел из народа, из простой крестьянской семьи; но сам он кое-чему обучался и достаточно знал историю, чтобы вдохновляться великим прошлым Рима и мечтать о возрождении Римского государства, о торжестве молодой Италии. Наивный аббат пламенно верил, что явится наконец истинно великий папа и осуществит его мечту, сосредоточив всю

власть в своих руках и подчинив себе все другие народы. Чего же проще? Разве папа не верховный глава миллионов католиков? Разве не подвластна ему половина Европы? Франция, Испания, Австрия покорятся сразу, лишь только уверятся в его могуществе, и он будет предписывать свои законы миру. Ну, а Германия, Англия, все протестантские страны неминуемо будут побеждены, ведь папская власть — единственный оплот против ересей и заблуждений, и они рано или поздно разобьются об эту несокрушимую плотину. Однако, из политических соображений, Сантобоно держал сторону Германии, считая, что строптивая Франция не падет к ногам святейшего отца, если ее не принудить. В его горячей голове уживались самые дикие противоречия, самые безрассудные идеи, а грубый, необузданный нрав нередко толкал его на жестокость и насилие; ревностный христианин, друг обездоленных и страждущих, он напоминал тех сектантов-фанатиков, что способны и на великие подвиги, и на великие преступления.

— А теперь, — сказал в заключение Прада, — он всей душой предался кардиналу Сангвинетти, ибо видит в нем достойнейшего претендента, будущего великого папу, который призван сделать Рим столицей мира. Сюда примешиваются с его стороны и более низменные расчеты, например, надежда стать каноником или заручиться высоким покровительством на случай жизненных затруднений, вот хотя бы как сейчас, когда надо вызволить из беды родного брата. В Риме многие делают ставку на своего кардинала, как на билет в лотерее: в случае удачи, если кардинал станет папой, они выиграют целое состояние… Вот почему наш аббат так быстро шагает по дороге, — видите, он спешит узнать, скоро ли умрет Лев Тринадцатый и не выпадет ли на его, Сантобоно, долю главный выигрыш — тиара для Сангвинетти.

— Вы думаете, папа так серьезно болен? — спросил Пьер с беспокойством.

Граф усмехнулся и воздел руки к небу:

— Как знать! Все они заболевают, когда им это почему-либо выгодно. Но на сей раз он, кажется, действительно нездоров, говорят, расстройство пищеварения. А в его годы малейшая хворь может иметь роковые последствия.

Некоторое время они шли молча, потом священник снова спросил:

— Значит, если папский престол освободится, кардинал Сангвинетти имеет большие шансы на успех?

— Большие шансы? Опять-таки этого никто не знает. Известно только, что его считают одним из самых вероятных кандидатов. Если одного его желания было бы достаточно, Сангвинетти непременно стал бы папой, с таким пылом, с такой страстью, с такой настойчивостью он к этому стремится, до такой степени его снедает честолюбие. Именно в этом его слабая сторона, он вредит себе и сам это чувствует. Он может решиться на все, чтобы победить в последней схватке. Будьте уверены, он недаром укрылся здесь в столь критический момент, делая вид, будто жаждет уединиться, отрешиться от всего мирского: на самом же деле ему удобнее издали руководить ходом сражения.

Прада начал пространно и с увлечением рассказывать о Сангвинетти, восхищаясь его ловкими интригами, настойчивостью в борьбе, неукротимой, неуемной энергией. Он познакомился с ним, когда тот, пробыв несколько лет нунцием в Вене и приобретя большой опыт в делах, вернулся в Рим и поставил себе целью завладеть папской тиарой. Вся деятельность Сангвинетти объяснялась этой честолюбивой мечтой — его ссоры и примирения с папой, симпатии к Германии и вслед за тем неожиданная благосклонность к Франции, непостоянство в отношении итальянского правительства: вначале он стремился к соглашению, потом занял непримиримую позицию, не желая слышать ни о каких уступках, пока Италия не откажется от притязаний на Рим. Теперь он прочно стоял на этом, порицал переменчивую политику Льва XIII и усердно восхвалял Пия IX, великого папу героических времен, непоколебимо твердого, несмотря на доброе сердце. Сангвинетти давал понять, что, будь он на папском престоле, он правил бы церковью благостной, но твердой рукой, держась в стороне от опасных политических маневров. Однако в глубине души он мечтал именно о политике и даже выработал целую программу, нарочито туманную, которую его приспешники и прихвостни с таинственным видом восторженно восхваляли. Еще с весны, со времени первой болезни папы, Сангвинетти жил в постоянной смертельной тревоге, так как прошел слух, будто иезуиты, невзирая на неприязнь к ним кардинала Бокканера, решили поддерживать его кандидатуру. Слов нет, Бокканера отличался резким нравом, чрезмерной набожностью, нетерпимостью, опасной в нынешнее время, но зато он

принадлежал к патрицианскому роду, и его избрание служило бы залогом, что папство никогда не откажется от светской власти. С тех пор Сангвинетти видел в лице Бокканера опасного противника и, считая себя несправедливо обойденным, потерял покой; он не спал ночей, изыскивая способы избавиться от могущественного соперника, не брезговал гнусными сплетнями о любовной связи Дарио и Бенедетты в доме дяди и неизменно именовал кардинала антихристом, с воцарением которого папской власти придет конец. В последнее время, стремясь заручиться поддержкой иезуитов, Сангвинетти придумал новый хитрый маневр: велел своим приближенным распустить слух, что в случае избрания он не только будет отстаивать незыблемость принципа светской власти, но даже берется вновь отвоевать эту власть. Его клевреты шептали по углам, что Сангвинетти подготовил целый план, сулящий верную победу, удар, сокрушительный по результатам, несмотря на кажущиеся уступки: он не будет препятствовать верующим католикам голосовать и выставлять свою кандидатуру, он пошлет в палату сто своих приверженцев, потом двести, триста; палата в скором времени свергнет Савойскую монархию и учредит нечто вроде обширной федерации итальянских провинций, президентом которой, вновь овладев Римом, станет верховный и самодержавный глава церкви — святейший папа.

Закончив свой рассказ, Прада опять рассмеялся, обнажив белые хищные зубы.

— Как видите, нам придется упорно защищаться, ведь нас всех собираются выставить за дверь. К счастью, все эти замыслы трудновато осуществить. Тем не менее подобные фантазии производят огромное впечатление на восторженные натуры, вроде этого Сантобоно, например, а уж он-то способен пойти на все, стоит кардиналу шепнуть ему хоть слово… Однако, я вижу, у него быстрые ноги! Посмотрите-ка, он уже наверху, вот он входит в палаццо кардинала. Видите ту белую виллу с лепными украшениями на балконах?

Действительно, на горе виднелась небольшая вилла в стиле Возрождения, недавно построенная; это был один из лучших домов во Фраскати, выходивший окнами на необъятную римскую Кампанью.

Было уже одиннадцать часов, и Пьер стал прощаться с графом, решив отправиться на прием к кардиналу, но Прада задержал его руку в своей.

— А знаете что, окажите мне любезность, давайте, позавтракаем вместе!.. Хорошо? Как только вы освободитесь, мы встретимся в ресторане, вон в том, с розовым фасадом. Через час я закончу все свои дела и буду очень рад закусить в компании.

Пьер начал было возражать, отказываться, но не мог придумать никакой убедительной отговорки и наконец уступил, невольно поддавшись обаянию графа. Расставшись с ним, он поднялся вверх по крутой улице и очутился у двери палаццо. Доступ к кардиналу был свободен, ибо Сангвинетти, общительный по природе, к тому же еще стремился к популярности. Особенно во Фраскати его двери были открыты для всех, даже для самых скромных просителей. Пьера сразу же провели в приемную, чему он даже несколько удивился, вспомнив хмурого лакея в Риме, который отсоветовал ему ехать во Фраскати, заявив, будто его высокопреосвященство нездоров и не любит, чтобы его там беспокоили. По-видимому, никакой болезни на самом деле не было, так как все улыбалось, все сверкало в этой прелестной, залитой солнцем вилле. Приемная, где Пьера оставили одного, была обставлена уродливой мебелью, обитой пунцовым бархатом, и не отличалась ни роскошью, ни комфортом; но ее красило лучезарное южное солнце и чудесный вид на римскую Кампанью, плоскую, голую, несравненно прекрасную, призрачную, как мечта, как немеркнущий мираж прошлых веков. В ожидании приема Пьер застыл у открытого окна, выходившего на балкон, с восторгом любуясь безбрежным морем полей и лугов, простиравшихся до белевших вдалеке строений Рима, над которыми крошечной светящейся точкой — не больше ногтя на мизинце — высился купол собора св. Петра.

Он замечтался у окна, как вдруг с удивлением услышал чьи-то голоса, и до него отчетливо донеслись обрывки разговора. Высунувшись в окно, Пьер увидел кардинала, который стоял на соседнем балконе, беседуя с каким-то священником. Хотя был виден только край сутаны, Пьер тотчас же узнал Сантобоно. Первым его побуждением было скромно удалиться, но услышанные им слова заинтересовали его, и он остался.

— Мы очень скоро все узнаем, — говорил кардинал своим густым басом. — Я послал в Рим Эуфемио, только ему я и доверяю. А вот и его поезд подходит.

Действительно, по широкой равнине приближался поезд, издали казавшийся крохотным, как детская игрушка. Должно быть, его-то и поджидал Сангвинетти, облокотившись на перила балкона. Он стоял неподвижно, устремив глаза на далекий Рим.

Сантобоно о чем-то горячо заговорил, но Пьер не мог разобрать слов. Вслед за тем явственно прозвучал ответ кардинала:

— Да-да, мой друг, это было бы большим несчастьем. Да сохранит господь его святейшество на долгие годы…

Он запнулся и договорил, так как отнюдь не был лицемером: