Собрание сочинений. т.2.
Шрифт:
— Не из-за меня вас мучают кошмары, — отвечала она. Если вы не можете спокойно уснуть, то это потому, что в ваше тело вселился бес и он терзает вас, как только вы погасите свечу.
— Вы безумны! — кричала Мадлена, делаясь белее полотна. — Вы стараетесь запугать меня, точно я ребенок… Но я не труслива, я не верю в эти нянькины сказки…
— Да, да, — со страстностью ясновидящей твердила свое изуверка, — вы одержимы… Когда вы плачете, я вижу, как сатана, застряв у вас в горле, раздувает вам шею. Он сидит в ваших руках, когда вы размахиваете ими как бешеная, он в мясе ваших щек, когда по ним пробегают быстрые судороги… А! Вот-вот, поглядите-ка на свою левую руку; видите — конвульсии вам сводят пальцы; в них сатана, в них сатана!
И, пятясь, она испускала дикий крик, точно на самом деле видела какую-то гнусную тварь. Молодая женщина смотрела на свою руку, пальцы которой действительно дрожали нервной
Гийом был слишком робок, чтобы спасти ее от Женевьевы. Старуха благодаря своему возрасту и пророческой экзальтированности приобрела над ними обоими удивительную власть. Молодой человек очень хотел бы проявить мужество, отослав ее жить одну во флигель, находившийся в конце парка. Но он не решался ее к этому принудить: она вынянчила его отца, воспитала его самого, ему нельзя было выгнать ее. Когда она бранилась с Мадленой, он весь съеживался, стараясь не попасться между этими двумя разгневанными женщинами и не быть раздавленным ими. Но как он ни изощрялся, а всегда наступал момент, когда и та и другая наносили ему удары: Мадлена корила его за то, что он покорно терпит недопустимую вольность языка Женевьевы, а старуха обвиняла его в том, что он добровольно обрекает себя на погибель, живя с этим воплощением всего греховного. Подвергшись двойному нападению, слишком слабый, чтобы принять решительные удары, он умолял их замолчать, не разорять так жестоко его жизнь. Как только он видел их стоящими лицом к лицу, опасение, что сейчас они схватятся между собой, вызывало в нем сильнейшую тревогу, а если они уже обменивались несколькими колкими словами, он вставал и начинал барабанить кончиками пальцев по оконному стеклу, тоскливо ожидая, когда разразится собирающаяся над его головой гроза.
Супругов окончательно вывело из равновесия намерение Женевьевы посвятить себя спасению души Гийома. Она хотела вырвать его из рук Мадлены и подвергнуть духовному очищению, дабы он из-за нее не попал в ад. Взялась она за это со всей свойственной ее характеру страстностью. Она постоянно находила повод вернуться к этой навязчивой мысли; любое ничтожнейшее обстоятельство служило ей для этого побудительной причиной.
— Послушай, сын мой, — говорила она в таких случаях, — тебе следовало бы по вечерам приходить молиться в мою комнату, как ты это делал в детстве. Помнишь? Ты складывал ручки и слово за словом повторял то, что я говорила… Это спасло бы тебя от сетей дьявола.
Молодой человек делал вид, что не слышит, но протестантка становилась от этого только еще более напористой. Она высказывалась без обиняков.
— Ты еще можешь ускользнуть от когтей сатаны, — продолжала она. — Ты не навечно осквернен и осужден. Однако берегись! Если останешься в объятиях развратницы, она когда-нибудь ночью увлечет тебя за собою в бездну… Своевременно же обратившись к богу, можно выкупить твою душу. Если б, лежа на груди этой женщины, ты согласился три раза прочесть молитву, которой я тебя научила, она испустила бы страшный крик и тут же рассыпалась бы в прах. Попробуй, вот увидишь.
Все эти разговоры происходили при Мадлене. Она с ужасом слушала безумную старуху.
И Женевьева принималась медленно читать молитву, имевшую силу обратить молодую женщину в прах: «Любрика, дочь преисподней, возвратись в адское пламя, из которого ты вышла на погибель людей. Да почернеет твоя кожа, аки уголь, да обрастет твое тело рыжими волосами, и да покроют они его
Это заклинание изуверка, по всей вероятности, сочинила сама. Она сопроводила его некоторыми наставлениями; произносить его следовало троекратно и каждый раз налагать на тело развратницы некий кабалистический знак: в первый раз на левую грудь, во второй — на правую, в третий — на пупок. После третьего раза ее белоснежное тело должно было превратиться в кучу отвратительной гнили.
Супругам, слушавшим безобразный бред Женевьевы, казалось, что они наяву переживают один и тот же, без конца возобновляющийся кошмар. Эта смесь религии и колдовства мало-помалу лишила их реального представления о действительности. Мадлена чувствовала себя вовлеченной в какой-то дьявольский круговорот; ее ясный рассудок с каждым днем все сильнее колебался под воздействием психического гнета старухи. Гийом вел такое же, как и Мадлена, мучительное существование, состоявшее попеременно из нервных потрясений и приступов нелепого страха. Целый месяц они прожили в атмосфере вымышленных ужасов. В Нуароде с утра до вечера раздавались заклинания Женевьевы. Она ходила по длинным коридорам, бормоча молитвы, как церковный служка, а по ночам часто распевала псалмы, стихи которых заунывно и протяжно звучали в тишине. Можно было подумать, что она всеми способами старается свести своих хозяев с ума.
У супругов был еще один источник тревоги. Их жестоко волновало сходство маленькой Люси с Жаком, особенно разительное, когда она строила серьезную мину благонравной девочки. Ее кормилица поступила на место к одному жителю Ветея, и теперь Люси постоянно оставалась в Нуароде. Гийом не смел признаться, что Люси ему неприятна и что он рад был бы услать ее куда-нибудь. В течение долгих часов, которые она проводила подле него в просторной столовой, он старался забыть о ее присутствии. Люси теперь почти никогда не играла. Она сидела на полу молча и неподвижно, словно занятый своими мыслями взрослый человек. Со свойственной детям чуткостью она понимала, что отец чуждается ее; ей было всего три с половиной года, она не могла понять причины своей заброшенности, но чувствовала какое-то охлаждение к себе и огорчалась, не получая прежних ласк. Мадлена видела, как раздражают мужа шумные игры дочери, и так часто строгим голосом приказывала ей сидеть смирно, что девочка стала угрюмой и робкой. Она ходила тихонько, опасаясь нашуметь; ее веселость исчезла, сменившись боязливой сосредоточенностью. Любимым ее занятием было сидение на корточках перед огнем; обхватив ручонками ноги, она медленно покачивалась на своем задке. Потом, уставившись на огонь, впадала в полную неподвижность. Должно быть, она старалась додуматься, откуда взялся этот окружавший ее теперь холод; но ее едва нарождавшаяся мысль не справлялась с тем горем, какое причиняла ей незаслуженно постигшая ее беда. Порой без видимого повода она вдруг стряхивала с себя задумчивость, поднимала голову и принималась в упор глядеть на Гийома. Сжав губы, нахмурив брови, она пристально всматривалась в отца, как бы пытаясь прочесть на его лице, в чем он ее обвиняет. Гийому чудилось, будто он видит Жака. Он вставал из своего угла у камина и начинал возбужденно ходить взад и вперед.
И пока Гийом прохаживался, он все время чувствовал на себе взгляд ребенка. Люси от долгой неподвижности становилась похожа на маленькую старушку; ее бледное личико сморщивалось, делалось странно серьезным; видимо, она думала о вещах, вовсе не подходящих ее возрасту. Гийом воображал, что она все понимает и догадывается о причине его отчуждения. Ее взрослые манеры и полные грустных мыслей глаза вызывали в нем необъяснимое чувство; он точно ждал, что она вот-вот примется рассуждать, как зрелая женщина, и заведет с ним разговор о своем сходстве с Жаком.
Иногда Люси не только смотрела на отца. Она бесшумно вставала, подходила к нему и протягивала ему ручки. Молящим голосом, с той неудержимой потребностью в ласке, какую испытывают дети, она повторяла свое любимое: «Возьми меня, возьми меня». А так как Гийом не наклонялся к ней, она начинала настойчиво требовать своего, и нетерпеливый гнев искажал ее лицо. Если Гийому удавалось избежать прикосновения ее рук, она с плачем бросалась в объятия матери. Мадлена страдала за дочь, но, даже видя ее задумавшейся или обиженной, не решалась посадить ее на колени, поиграть с ней и вывести наконец маленькую мученицу из этой покорной неподвижности: Мадлена боялась рассердить мужа. Однако всякий раз, когда девочка, отвергнутая отцом, прибегала к ней за утешением, она не могла устоять перед отчаянным желанием прижать ее к своей груди. Она осушала поцелуями крупные молчаливые слезы, наворачивавшиеся ей на глаза, прогуливалась с нею минутку, что-то говоря ей на ушко и стараясь в несколько секунд возместить ей любовь, которой она ее лишала.